А если что не так, не наше дело,
Как говорится, Родина велела.
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Простым, как я, солдатом, солдатом…
Ревет мотор, ветер полощет тент над нашими головами, и мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, и самозабвенно поем; и я сижу на скамейке в больничном коридоре, разглядываю щербинки на противоположной стене и слушаю мать Зарины, и это не стало еще прошлым, но уже и не настоящее.
«Меня зовут Фируза, — говорит она, словно взвешивая свое имя. — Друзья Зарины называют меня тетей Фирузой. — Она сомневается — ей лет сорок пять, мне около тридцати — «тетя» тут явно не годится. — Фируза Георгиевна», — предлагает она, оставляя за мной право выбора.
«Алан», — говорю я.
Очень приятно, рад познакомиться, судьба счастливо скрестила наши пути, скрестила-совместила, и вот мы сидим и ждем, а где-то рядом люди в белом свершают таинство процедур над распростертым телом Зарины, и она тоже ждет, прислушиваясь к себе, надеясь и не веря. Она гимнастка, — узнаю, — ушиблась на тренировке, потеряла сознание, а когда пришла в себя, встать не смогла. Головной мозг не поврежден, опорно-двигательный аппарат цел и невредим, симптомы-синдромы-рентгеноскопия, врачи ничего не могут понять и тоже ждут, и это тянется уже почти два месяца.
«Почему именно с ней такое случилось? — Фируза Георгиевна смотрит на меня, словно я скрываю что-то. — Почему?»
«Если вам понадобится моя помощь, — говорю, — не стесняйтесь, я всегда к вашим услугам».
«Что вы, мы и так вам благодарны».
Подумав, она достает из кармана записную книжку и говорит:
«Дайте на всякий случай номер вашего телефона».
«Нет его у меня, — вздыхаю, — три с половиной года стою на очереди, но все не ставят».
«Да? — оживляется она. — Я имею к этому некоторое отношение… Ну-ка напишите здесь фамилию, имя, отчество и свой адрес».
Пишу, склонившись, вывожу свои опознавательные знаки и вижу вдруг краешек белого халата, появившийся передо мной, краешек халата и полные, крепкие ноги. Поднимаю голову — это знакомая медсестра, одна из тех двух, но теперь уже не румяная, как прежде, а бледная, осунувшаяся, усталая.
«Мы закончили, — говорит она. — Машина у вас есть?»
«Должна быть, — отвечаю, — сейчас проверю».
Выхожу на улицу, озираюсь, но теплолюбивого друга моего нет как нет, им даже не пахнет, и я в сердцах проклинаю род его до седьмого колена.
И снова мы едем молча, смотрим прямо перед собой — бегущие дома, заиндевелые деревья, — и теперь вздыхает другой таксист, вздыхает и вопросительно поглядывает на меня, не смея обернуться и встретиться взглядом с девушкой, и вот уже я несу ее на руках, поднимаюсь по ступенькам — двадцать пятая, двадцать шестая, — и Фируза Георгиевна открывает передо мной дверь, и я протискиваюсь боком, боком миную прихожую, вхожу в комнату и опускаю Зарину в ее кресло.
