— Могли бы посадить ребенка себе на колени!
— Я уже приглашала, — отвечает женщина в платке, — но мамаша отказалась.
— Если человек деликатным — значит, на нем верхом надо ездить?! — настаивает женщина в шляпке.
— Она больше тебя о ребенке думает, так что не вмешивайся! — осаживает ее женщина в платке.
Обе говорят с чудовищным акцентом, но по-русски, потому что население трамвая многонационально и каждой хочется быть понятой всеми, склонить на свою сторону общественное мнение.
— Все должны думать о детях! — заявляет женщина в шляпке.
— Правильно! — кивает женщина в платке. — Только ты почему-то не кормишь чужих детей, а только своих!
— Откуда вы знаете мое положение?! — возмущается женщина в шляпке.
— Твое положение я не знаю, а международное такое, что самый вкусный кусок ребенок получает из рук матери!
— Нет! — кипятится женщина в шляпке. — Не такое! В будущем времени не будут различать, кто чей, всех будут любить!
— Кампанелла! — слышится с задней площадки. — Сен-Симон!
Там стоят парни, студенты с виду, и, пока женщина в платке складывает в уме фразу, чтобы ответить достойно, один из парней проталкивается к женщине в шляпке и спрашивает, склонившись почтительно:
— Как вас зовут?
— Фатима, — отвечает та, растерявшись.
Студент поворачивается и молча идет обратно.
— Эй! — окликает его женщина в шляпке. — Зачем тебе мое имя?
Вернувшись к своим, он объявляет громогласно:
— Кампанелла, Сен-Симон и Фатима!
Студенты хохочут — ах, молодость легкомысленная!
— Видишь? — торжествует женщина в платке. — Люди над тобой смеются.
— Потому что ума у них нет! — отвечает женщина в шляпке. — Потому что головы птичьи!
Теперь уже весь трамваи хохочет. Молодая женщина наклоняется к сынишке, поправляет на нем шарф и спрашивает тихонько:
— Устал?
— Немножко.
— Ничего, — улыбается она, — ты же мужчина.
Прихожу домой, ужинаю — хлеб, сыр, яичница, — включаю телевизор, заваливаюсь на свою любимую раскладушку, жду звонка. Телефон молчит и, просмотрев вечернюю программу, я выключаю телевизор, умываюсь и укладываюсь спать. Утром иду на работу, становлюсь к кульману, начинаю вычерчивать общий вид амортизационного устройства (макетный вариант), и день проходит, как мгновение, а вечером все повторяется — яичница, раскладушка, телевизор, — а звонка все нет, и вот уже вторник позади, и среда, и постепенно я втягиваюсь в этот новый для себя ритм жизни — работа, телевизор, сон, — вхожу во вкус и сожалею лишь о том, что в конце телепрограмм не бывает передачи «Спокойной ночи, малыши» для взрослых. И снова иду на работу, и на листе уже начинает проглядывать бледный контур будущей конструкции, и я почти не отхожу от кульмана и даже в клуб не заглядываю, хоть фиеста в самом разгаре, но чем дальше, тем больше мной овладевает какое-то смутное беспокойство, и я еще не знаю его причины, но то, что вырисовывается на листе, кажется мне громоздким и неуклюжим, и я чувствую себя, как лесная пичуга, высидевшая кукушечье яйцо, и продолжаю чертить, но через силу уже, выращивая нечто неприятное и чуждое мне, и Эрнст подходит время от времени, и мы обсуждаем отдельные детали и саму конструкцию в целом, и все вроде бы в ней правильно,
