Но границы между ними стирались, и я, кто бы я теперь ни был, следил за тем, как они выясняют отношения, со снисходительной улыбкой. В конце концов, главное, что мы слились без помех. Правда, это произошло пока на поверхности сознания, и мне оставалось лишь догадываться, какие еще разборки могут возникнуть в неведомых его глубинах.
…Выдернуть штекер номер семь означало бы уничтожить гигантский вклад Ланжа в наше общее дело морального совершенствования человечества.
Едва я подумал об этом, как снова во мне возникли противоречивые чувства — ортодоксальный Ланж изо всех сил старался вытеснить из моего сознания кощунственную мысль, а кому-то, кого я и не знал вовсе, хотелось все-таки понять, чем же мы жертвуем при самоубийстве…
Мысль о штекере номер семь завораживала меня. Так бабочку тянет к пламени свечи… Выходит, вместе с личностью Ланжа я принял в себя и его демона-искусителя, которому, похоже, ничего так не хотелось, как услышать из моих уст истошное: «Zazas, zazas, Nasatanada, Zazas!» — слова, отверзающие врата ада… Я никогда прежде не знал этих слов. Откуда они взялись?.. Из памяти Хинкли, каковая стала теперь и моей памятью? Или их выкрикнул демон Ланжа? Или они донеслись из коммутационной панели, в которой торчал штекер номер семь?
Как бы отвечая на мой вопрос, Хинкли процитировал Блэйка:
Узрев суровое дитя,
воскликнут в ужасе: «Беда!
Родился Он! Родился Он!»
И разбегутся, кто куда.
Имея в виду, что выдернуть штекер номер семь — то же самое, что отворить адские врата. Это я понял. Хинкли при жизни был библиотекарем и сыпал цитатами по любому поводу. Но в сущности, что означал его ответ? Одобрение или порицание? Как он сам-то относится к возможности такого поступка? Впрочем, все эти грамотеи выражаются крайне расплывчато.
Проклятье! Ланжу удалось-таки отвлечь меня от крамольной мысли. Я снова на ней сосредоточился.
Или тот, кто был предшественником Ланжа, заставил меня это сделать? Уж очень ему не терпелось воскреснуть.
Вот интересно, как поведу себя я, когда придет мой черед быть лишь частью чужого сознания?
Я бы предпочел играть на своем кларнете. Что-нибудь необыкновенно приятное, но с пафосом, с пафосом…
Я закусил губу. Посмотрел вперед, определил, в каком направлении мы движемся. Искоса взглянул на Гленду — волосы над правым ухом у нее завивались.
Пора было от размышлений переходить к действиям. Но я уже понимал, что борьба между моими многочисленными «я» доставит мне немало хлопот.
