Молочник Розенкранц | страница 15
своей мечте, прощался с Россией и сообщал, что отплывает на Землю Обетованную.
Бугаев решил его несколько видоизменить.
— Я еду в Израиль, — кричал он, — карету мне, карету!
Адольф хватался за голову.
— Причем здесь Грибоедов, — вопил он, — и потом, Израиля тогда еще не было. Тевье уплывает в Палестину.
— Минуточку, — говорил Бугаев, — куда бы сегодня поехал ваш Тевье? Вы против осовременивания, Адольф Абрамович?
— Дискуссий не будет, — орал Кнут, — я сказал — в Палестину!
На генеральной репетиции, на которой собрались ленинградские сливки, Бугаев-Тевье ехал в Палестину.
— Я еду в Палестину! — кидал он в зал, и зал разделялся: одни плакали, другие кричали: убирайся в свой Израиль!
— Ну, я же говорил — в Израиль! — радостно проревел Бугаев в сторону Адольфа, сидевшего в ложе, и успокоил зал:
— Ша, ша, не надо нервничать, я поеду в Израиль, унглыки!..
Ариэль замолчал, затянулся "Давыдовым".
— Знаете, Поляков, я люблю сидеть на этой веранде и любоваться озером. Оно меня успокаивает и, если хотите, облагораживает. Во всяком случае, мне так кажется. Я смотрю на озеро и чувствую себя пловцом. Ведь все мы хрен знает куда плывем в этой жизни — и разум служит нам компасом, если служит, а страсти — ветром, гонящим нас.
Короче, в Ленинграде премьеру запретили, и труппа в полном составе высадилась в этом благоухающем городе, где главный проспект — это лебединое озеро, у которого мы с вами сидим. Им отдали лучший театр.
Еврейская община была взбудоражена — шутка сказать — из страны, где евреев притесняли, не брали, клеймили, не выпускали — и вдруг нате — "Тевье дер милхикер" с конём!
Некоторые ее члены, склонные к философскому мышлению, задумались:
— А, может, мы зря? А, возможно, мы чересчур? А, может, все не так, как на самом деле? Ведь нигде в мире нет такой вкусной фаршированной рыбы, как там! Нигде нет еврейских колхозов, еврея-командарма и еврейского казачества!
Откуда-то они все знали о еврейском казачестве, о его победах в войне.
— А сколько у них было евреев — Героев Советского Союза! — закатывали глаза евреи. — А у нас?
— Но мы же не воевали, — осторожно отвечали иные.
Но их резко обрывали, им затыкали рты.
— Это не имеет никакого значения! Воевали — не воевали… Эти антисемиты давали евреям звание героя — а наши?!..
— Не преувеличиваете? — перебил Поляков.
— Я вам уже говорил, — Ариэль улыбнулся, — у меня склонность к гротеску.
— Тогда я вам закажу старого бургундского.
— И потом — искусству не запрещено преувеличивать, — Ариэль отхлебнул. — Вот теперь это новое божоле… Я слышал вот этими ушами — он потрогал свои большие, оттопыренные уши — как кто-то кому-то доверительно сообщил, что хотел бы жить там.