И он обнял старика. И старик поцеловал его.
— Скажи мне, Хаимке, а где сейчас Йоселе, твой отец?
Бугаев пустил слезу.
— Он умер, — пробормотал он, — девять лет тому назад. Он не дотянул до этой радостной встречи.
— А-аа, — покачал головой старец, — таким молодым ушел…
А помнишь, как ты провожал меня в Петроград, в двадцать втором? Ты еще меня спросил, чего я еду в эту дыру. И был прав.
— Я все помню, ребе Мендл, — растроганно произнес Бугаев. — И как вы продали свою хату, и как мы тряслись в телеге по дороге на станцию, и как вы перекрестили меня перед отъездом.
Кнут тихо ахнул и свалился со стула. Старики качнулись, но не осели.
— Что я сделал?! — прорычал старик. — Что я сделал перед отъездом, паршивец?!
— Ну, это… — опомнился Бугаев. — Вы сказали мне "зай гезунд!" или "Зай нит кайн поц!" Я точно не помню.
Но не дано было Бугаеву провести старца.
— Ты не еврей, Хаимке, — крикнул он, — ты — субака!
Он подскочил к Бугаеву, схватил его за бороду и дернул ее. И борода осталась в его руке.
— Он — субака! — согласились древние евреи и в гневе заковыляли из зала…
Кнут лежал на полу и икал.
— Они-таки правы, — простонал он, — вы — субака, Бугаев. Еще и какая!
— Очень может быть, — согласился растерянный Бугаев и пару раз тихо хавкнул…
Ариэль причесал растрепанные ветром волосы и отпил из бокала.
— Я должен вам сказать, Поляков, что Кнут, когда писал свою пьесу, старался максимально отразить текст Шолом-Алейхема. Но за одно он был в обиде на великого писателя — тот не дал Тевье уехать в Палестину. Помните, как в повести: "Был уже, казалось, одной ногой по ту сторону, на Земле Обетованной то есть, оставалось только взять билет, сесть на корабль — и пошел! Но человек полагает, а Бог располагает…"
"— Зачем он так, — думал Кнут, — хорошего еврея домой не отпустил. На этой земле помирать оставил."
Сам Адольф давно мечтал укатить в Израиль. Одно сдерживало его — он не знал, что будет там делать. Бывают в жизни такие нелепые ситуации. Единственное, что он умел — это ставить спектакли.
"— Ну приеду туда, — думал он, — поцелую Святую Землю, полюблю ее — а дальше-то что? Кому там нужен старый русский мудак-режиссер, даже если он еврей?"
И все-таки… Все-таки после "Тевье" он решил махнуть. И даже до Листова. А там будь что будет. А пока отправил туда Тевье.
— Вы уж не обижайтесь, ребе, — сказал он классику, висевшему на стене комнаты, — но Тевье сядет на корабль…
И он дописал новый монолог, в котором Тевье страстно говорил о
