— Это объяснение пана Руденко-Ясинского, — улыбнулся Калиновский. — А царские власти считают, что именно он, Руденко-Ясинский, — убийца. Вы ведь знаете, что составление дурных репутаций — наивысшее удовольствие мерзавцев! И, надо сказать, в России есть на это большие мастера. О, сколько они перевешали наших польских патриотов…
— Разве только польских? — скорбно прошептала Барбара.
— И вот стало известно, что Ярослав Руденко под чужой фамилией скрывается во Львове, — продолжал Калиновский. — Больше того, он участвует в тайном заговоре галицких социалистов против монарха Австро-Венгрии. Из досье[17]львовской тайной полиции я узнал, что сведения русской жандармерии о соучастии Руденко-Ясинского в тайном обществе галицких социалистов подтвердились. Отвечая на ваш вопрос, что его ждет, скажу: в лучшем случае — пожизненная каторга в Сибири, а в худшем… Вам хорошо известно, что русские власти сурово карают политических преступников, а сообщение царской жандармерии, как я уже сказал, свидетельствует, что Руденко-Ясинского они обвиняют в политическом терроре…
Во время разговора Калиновский наблюдал, какое впечатление производят его слова на Анну. От него не укрылось дрожание ее бледных губ, немое отчаяние в отливающих синим бархатом глазах…
Анна сидела, опустив голову, словно поникла под тяжестью горьких дум. Она, казалось, сразу постарела от горя. Вот Анна медленно выпрямилась, лицо ее стало суровым, решительным. В глазах сверкнул смелый огонек.
— Я последую за моим мужем в Сибирь, — решительно сказала она.
Барбара все время опасалась какого-нибудь необдуманного поступка дочери, но гром с ясного неба не напугал бы ее так, как эти слова.
— Что ты говоришь, Анна? Подумай!..
— Да, мама, иначе поступить я не могу. Я пойду за моим мужем и разделю с ним его участь, — твердо ответила Анна.
— Ты забываешь, что мне пришлось покинуть с тобой город, где ты родилась. Забываешь, кто был твой отец. Не кажется ли тебе, что и царь забыл об этом? — Голос Барбары дрогнул. — Дитя мое, порыв твой благороден, но неблагоразумен. Когда ты появишься в России с Ярославом, это может навлечь новую беду на него. Там, в России, еще слишком свежа память о польском восстании и о роли в нем троих отца и дяди…
Барбара боялась, что дочь неверно поймет ее, что отнесет эти слова за счет материнского страха перед одиночеством, и она обратилась к адвокату:
— Возможно, я ошибаюсь, пан Людвиг, скажите, как вы считаете?
