– Я кровью искупил, – скороговоркой заговорил он. – Двенадцать лет отсидел... Отработал! Потом и кровью! Вот тут... – Он никак не мог достать из кармана документы. – Вот.. всё написано... Освободили.
Харитонов выпрямился во весь богатырский рост. Он перешагнул через табуретку и остановился перед квартирантом. Митька, чувствуя, как под рукой суетится сердце, широко раскрыл глаза.
Харитонов не ударил. Отвернувшись от Егора, он с трудом согнул прямую спину и поднял с пола табуретку. Подержал в руках, осторожно поставил и сел на неё. Разглядывая свои руки, глухо спросил:
– Зачем к нам заявился?
– Трудом искупил, – бормотал квартирант. – Простили. Советская власть простила. – Он наконец достал бумаги, положил на стол и пальцем осторожненько пододвинул председателю.
Два раза рука Харитонова сжималась в кулак, прежде чем он взял документы. Прочитал, отодвинул их от себя, сказал:
– Для кого ты, может, и искупил вину, а я буду век помнить. И те, кто в братской могиле захоронены, – не забудут.
Голос у Харитонова стал хриплым. Слова, внешне спокойные, согнули квартиранта в дугу.
– Я искупил... – стучал он себя в грудь. Борода его тряслась, глаза мигали.
– Земля не жжёт тебе пятки? – спросил Харитонов, поднимаясь.
Пестрецов отскочил к своей двери, прислонился к ней спиной.
– Вы ответите, – шёпотом сказал он.
Харитонов нахлобучил на свою большую голову зелёную фуражку, шагнул к порогу. Половицы под ним застонали.
– Знаешь, кого ты приютила, Марфа? – глянул на мать дядя Гриша. – Не разбойника. Хуже. Бывшего полицая, из соседней деревни. Твой муж, Костя, не дал его тогда пустить в расход... По закону, сказал, судить будем... И вот вернулся... по закону.
– Ошибся я, – подал голос квартирант. – Получил срок. Отработал на Колыме. С прошлым раз и навсегда…
– При немцах в открытую предавал души, – сказал Харитонов. – А теперь... – Он кивнул на Митьку. – Потихоньку травишь?
– Я никого насильно к богу не тащу.
– Уходи из села, – сказал Харитонов.
– Я ведь здешний... Родина...
– Родина... Слово это не моги говорить! Даже кошка не возвращается туда, где напакостила. Уходи, Пестрецов. – Харитонов сглотнул слюну и почти шёпотом выдохнул: – Не уйдёшь – быть беде! – Круто повернулся, рывком распахнул дверь и вышел,
– Я ишачил на рудниках! – тонко крикнул квартирант в широкую спину председателя сельсовета. – Искупил!
Дверь давно захлопнулась, а он ещё долго что-то бессвязно выкрикивал, потрясая бумагами. Листки падали на пол; он наступал на них и всё ещё что-то говорил и говорил.
