Пение прекратилось. Теперь доносились пронзительные завывания. Ребята подкрались к окну, неплотно закрытому ставней, заглянули в узкую щель. Сначала Митька ничего не понял. Какие-то чёрные тени метались по голым бревенчатым стенам, потолку. В углах чадили длинные тонкие свечи. Посередине сидел (Митька даже глаза протёр, – не примерещилось ли?) знакомый рыбак. Он вытянул руки вверх и, задрав бородёнку, глядел в потолок. Вокруг него, заламывая над головой руки, ползали на коленях люди в чёрном. Они разевали рты, взвизгивали. Среди них была мать. Она елозила коленями по своему чёрному кружевному платку, вся тряслась, и тяжёлая, растрёпанная коса её волочилась по полу. Красивое лицо матери уродливо исказилось, в вытаращенных глазах – безумие.
У Митьки всё поплыло перед глазами. Рыбак, с задранной в потолок бородой, вдруг опрокинулся, завертелся. Люди в чёрном закувыркались. Чёрная коса матери превратилась в огромную змею. Митька, зажмурив глаза, оттолкнулся руками от стены и упал в мокрую траву,
– Лесник! – приподнял его за плечи Стёпка. – Ты сковырнулся? Знаешь, что они делают?
Митька не слышал. Он всё ещё видел большие безумные глаза матери…
– Мама! – тоненько крикнул Митька. – Мамоч-ка-а-а!
Он вскочил с травы и изо всей силы стукнул кулаком в ставень. В ребро ладони впилась заноза, но он даже не почувствовал боли. Уткнулся носом в траву и навзрыд заплакал.
– Мить, ну чего ты? – горячо задышал в затылок Стёпка. – Брось ты, Мить…
– Она… – всхлипывал Митька. – Она умрёт? Да?
– Не-е, не умрёт, – сказал Стёпка. – Они так богу молятся. Это трясуны-сектанты. Я читал. И папа рассказывал. Они ещё хуже чертей.
Митька вытер кулаком слёзы и шёпотом спросил:
– И моя мама хуже чертей? Да?
Стёпка растерянно заморгал, посмотрел в щель.
– А чего она, как шальная, прыгает!
– Она не прыгает! – вцепился в его рубаху Митька. – Врёшь! Врёшь ты, всё, Тритон-Харитон! Там нет моей мамки!
– Ты что, ослеп? – удивился Стёпка. – Иди ещё раз погляди.
– Это вовсе не мамка моя?
– А кто же?
– Это… это не знаю кто! Это всё чужие!
– Скажет тоже – чужие! – усмехнулся Стёпка. – Мамка это твоя,
– Замолчи, а то в рожу дам! – заорал Митька и, ломая кусты, об ветви царапая лицо, бросился бежать вдоль берега. Его рубаха белым пятном мелькнула на мосту и сразу пропала, растворилась в чернильной тени дома.
Стёпка немного постоял у окна, за которым всё ещё бесились трясуны-сектанты, и тоже подошёл к мостику. Поравнявшись с Митькиным домом, негромко окликнул:
