Палмер легонько свистнул: – А чем можно остановить этот процесс?
– Ничем,– огрызнулся Бэркхардт.– Они могут сливаться сколько угодно, до тех пор пока наши власти, регулирующие банковскую деятельность, санкционируют это.
Теперь оба они смотрели на улицу через широкие боковые стекла. На углу Третьей авеню на специальном щитке был изображен большой проект строящегося здания отделения банка «Меррей Хилл», и, когда автомобиль, замедляя скорость, приблизился к углу, Палмер рассмотрел на рисунке очертания будущего тридцатиэтажного здания.
– Довольно странное расположение для служебного корпуса,– пробормотал он, но в это время его взгляд привлекла женщина, собиравшаяся перейти через улицу. Она была рослая, с пышным бюстом, а ее стройные ноги, казалось…
– Ты все еще думаешь о старой Третьей авеню,– сказал Бэркхардт. Палмер повернулся к нему и увидел, что старик тоже заметил эту женщину, вернее, то, как Палмер разглядывал ее.
– Как только старые дома Эла были снесены,– продолжал Бэркхардт,– здесь вырос универмаг «Блумингдэйл», а там уже одно за другим стали строиться административные здания.
– Хотя с деньгами теперь так туго.
– А вот у сберегательных банков деньги есть, черт бы их побрал, это же как соль на рану! Деньги к ним сами в руки лезут. Их активы – это же наличные денежки или почти равные им государственные ценные бумаги, да еще и закладные. Это же… это как…– И Бэркхардт злобно сплюнул.
– Как чистоган в банке,– подсказал Палмер с едва заметной усмешкой.
Бэркхардт окинул его ледяным взглядом.– Слушай, Вуди, я ценю чувство юмора. В нашей жизни иногда оно просто необходимо, иначе не выдержишь. Но бывают ситуации, в которых не до смеха. И это как раз одна из них.
Наступило продолжительное молчание. Машина пересекла Третью авеню и, замедлив ход, остановилась перед светофором на Парк-авеню. За это время Палмер трижды порывался что-то сказать и трижды передумывал. Откинувшись поудобнее на мягком кожаном сиденье «роллс-ройса», он спрашивал себя, что, собственно, подчас побуждает его так безрассудно ставить под сомнение принцип, правильность которого доказывала вся его жизнь. Тут не могло быть двух мнений: конечно, всегда больше неприятностей, когда высказываешься, вместо того чтобы промолчать. Даже сейчас, зная, что старик хочет, более того, ждет, что он заговорит и рассеет возникшую между ними отчужденность несколькими примирительными словами, даже сейчас, решил Палмер, молчание таит в себе все же меньше неприятностей, чем любые слова.
