Квестура напоминала мираж — она то приближалась, то отдалялась, но ни разу Гоц не оказался у ее дверей. К ней нельзя было подойти. К двери можно было только подплыть. А плавать Гоц не умел. Он метался вдоль канала и смотрел на отражение двери, плавающее в воде.
У моста, в тельняшке и широкополой соломенной шляпе с красной лентой, сложив на мощной груди загорелые руки моряка, стоял гондольер.
— Ля гондола, — повторял он, — ля гондола…
Вот уже полчаса он наблюдал за Гоцем.
— Сеньор, — окликнул он, — что-нибудь случилось?
— Мне надо туда, — почти в панике указал Гоц на ту сторону канала.
— Ногами здесь не помочь, — ответил гондольер и прыгнул в свою гондолу, — давайте руку.
Он протянул свою сильную ладонь Гоцу.
— Тридцать тысяч — и будете там.
— Тридцать тысяч! — ужаснулся Гоц. — Тут же плыть секунда!
— Я беру за час, — объяснил гондольер, — и плыви куда хочешь, — уна ора — транта миля!
— Мне ж не кататься, — воскликнул Антон, — мне ж уб… — Но спохватился. — А, черт с тобой! Давай уна ора — транта миля! Только престо!
Он неловко перековылял в Гондолу, устало уселся на резную банкетку, покрытую красным бархатом, гондольер встал на корму, уперся длинным веслом и запел.
— Скажите, девушки, подружке вашей, — выводил гондольер, — что в мире всех она милей и краше…
Голос гондольера успокаивал Гоца.
Гондольер пел баркароллу, «Санта Лючию», Леонковалло, арию Риголетто. Никто еще не отправлялся за убежищем под звуки «бель канта».
— Именно так должен отправляться музыкант, — подумал Гоц.
Он достал багровый бокал и бирюзовую бутылочку.
— Прего, сеньор, — он протянул гондольеру шампанское, — за музыку!
Тот с удовольствием выпил.
Затем выпил Гоц.
Потом они пили за оперу, за Карузо, за Джузеппе Верди!
— …И вот я умираю, — заливался гондольер. Он перешел к Пуччини.
— Чуть выше, — попросил Гоц, — «и вот я умираю».
Гоц запел, гондольер подхватил, и они пели вместе, обнявшись и стоя на корме.
Белые головы из черных гондол поворачивались в их сторону.
— «Я», «я», — доносилось из гондол.
На мосту Риальто Гоц вдруг увидел Вивальди. Тот улыбался ему и пел что-то свое.
— Белла, чао, белла, чао, белла, чао! — пел Вивальди и весело махал ему рукой, высунувшейся из кружевного манжета.
А из-под моста вдруг выплыла гондола, и ему показалось, что в ней сидит Вайнштейн.
— Ерунда, — подумал Гоц, — просто все лысины мира похожи.
Это была явная галлюцинация — Вайнштейн ни за что на свете не взял бы гондолу. Трента миля — уна ора! Он был дикий жмот. За все годы он не позволил себе даже чашечки «ристрегго», стоя, а не то что за столиком Вивальди!
