Князь вспыхнул, сердито посмотрел на жену, но постарался подавить в себе закипающее раздражение, бросил недовольно:
— Потому в Рязань, что ныне никуда не проехать больше!
Ольга в недоумении подняла тонкие брови…
— В Тверь и Новгород пути нет, повсюду бессчетно вражеских отрядов. Чтобы в полон вас не захватили, всю мою дружину доведется в охрану приставить, — пояснил он.
— А что сам мыслишь делать?
— Что мыслю, то уж мыслю! — буркнул Константин и, неожиданно схватив светец за длинную серебряную ножку, резко поднял его из корыта с водой и с силой опустил обратно. Вода залила дорогой шемахинский ковер, но Ольга даже не заметила этого, по-прежнему не отводила взволнованного взгляда от мужа, который все выговаривал и выговаривал то, что давно уже накипело у него на душе:
— И ты, и Володимир в речах своих о Москве тревожитесь. Дескать, ежели повоюют ее татары, то и Тарусе не устоять. Когда-то отец и старший брат покойные тоже весь час толковали: «Надо Москвы держаться! Она, мол, защита для нас единая!..» Во все рати и походы с великим князем Московским Дмитрием ходили… А толку? Погибли на поле Куликовом безвременно. А держались бы Олега Рязанского — и по сей день бы здравствовали. И я за ними следом тянулся, на отца твоего, что дружбу с Рязанью водит, серчал…
Константин осекся на полуслове, вспомнил о вести, которую утаил от жены: ордынцы, захватив Тулу, убили старого князя, отца Ольги, а княжескую семью полонили и угнали в Крым. Но княгиня, вся во власти тягостного разговора с мужем, ничего не заметила. Только когда князь, оправившись от недолгого замешательства, снова посетовал на то, что Таруса одна и нет никого, кто стоял бы против татар рядом, Ольга Федоровна невольно подумала: «А ведь в прошлом году приезжал к нам великий боярин московский Тютчев, предлагал союз с Москвой, так ты ж ведь отказался».
Княгиня встала с широкой лавки, застеленной шелковым одеялом и пуховыми подушками. В длинной, до пят, белой рубашке, она в свете мигающих свечей показалась князю какой-то призрачной, бесплотной, будто привидение… Неожиданно ему стало на миг жутко, и, повинуясь безотчетному порыву, он схватил жену в объятия и, почувствовав теплоту ее тела, опрокинул на постель и жадно овладел ею. И лишь тогда окончательно успокоился. Крепко прижимая Ольгу к себе, доверчиво положил голову на ее плечо. А она, ничего не ощутив во время близости с мужем, только еще больше разволновалась, все спрашивала и спрашивала:
