— Охолони, лишенец, а то я тебе так тырсну, ни одна больница не примет! Кстати, всех касается, не видите что ли, с человеком разговариваю! А если кто-нибудь еще раз распахнет свою грязную пасть, закроюсь на учет!
И, заглянув мне в глаза, совсем другим тоном продолжала:
— Меня Клавой зовут! Я в девять заканчиваю…
В девять?.. Ну да, в девять! А я что ей на это ответил?..
Рука моя сжимала бутылку кедровой, в кулаке другой был зажат рупь сдачи. Я стоял на ступеньках магазина, лихорадочно соображая чем закончился наш с Клавой разговор. В голове вертелись слова про ворону, но что было дальше, как корова языком слизала. Так случалось и раньше, когда я начинал вдруг ощущать чужеродность происходящего вокруг и свою от него отстраненность. А может, отрешенность, не обязательно же во все вникать, когда вокруг столько бессмысленного. Помнил только, что подмывало сказать ей про макияж, которым не стоит злоупотреблять, но, слава богу, удержался. И правильно сделал, потому что человека очень легко обидеть, а объяснить ему твои самые благие намерения никогда не удается. Пробовал не раз, ничего хорошего из этого не выходит. В лучшем случае тебя не поймут, а в худшем вывернут сказанное наизнанку и так переврут, что устанешь потом отмываться. Такая уж досталась людям извращенная натура, они в этом не виноваты. Не виноват и я, но ощущение, будто я слон в посудной лавке, преследует меня с детства: опасаюсь ненароком задеть людей. А еще у меня было чувство, что Клавдии я как бы что-то пообещал.
В тот самый момент, когда я пришел к этому неутешительному выводу, дверь магазина распахнулась и из нее выскочил вихрастый, в рабочем комбинезоне малый. Засовывая на ходу в карман поллитровку, подтолкнул меня дружески плечом.
— Ну ты, паря, и мастак клеить баб, а по виду не скажешь!
Приложил к груди, словно прижимал к ней арбузы, растопыренные пальцы и, радостно заржав, исчез за углом. Люди часто бывают дружелюбны и добры в предвкушении близкой поддачи. А еще сентиментальными, даже когда трезвы. Достаточно, к примеру, показать им улыбающегося ребенку чиновника, и у них тут же появляется надежда, что он не вор, и от этой мысли на глазах сами собой наворачиваются слезы умиления. Светло становится на душе и так вдруг замечтается, так захочется верить, что этот мордастый тоже человек, хоть криком кричи… Впрочем, всем нам свойственно ошибаться! Но парень этот, с его рвущейся из глубины души животной радостью, заставил меня призадуматься. Неожиданно все как-то получилось но, не скрою, приятно! Похвала, пусть и незаслуженная, всегда греет сердце.
