Жарко, как в теплице. Густое облако сигаретного дыма. И пряная, плотная — хоть режь ее ножом — атмосфера, одуряющая смесь женских ароматов. От нее не только у лицеиста — у зрелого мужчины и то помутится разум.
Но ни души. И окно закрыто. Значит, Эльза не ушла через него.
Картина, маскирующая выемку в стене, пузырек с вероналом и пистолет, висела, как прежде.
Мегрэ отвел ее вбок. Пистолет куда-то исчез.
— Да что ты на меня вытаращился, черт возьми? — внезапно взорвался он, сверля Гранжана свирепым взглядом, а тот, бедняга, следовавший за шефом по пятам, все еще взирал на него с глуповатым восторгом.
И вдруг комиссар так сильно стиснул зубами чубук, что он треснул и трубка упала на ковер.
— Она сбежала?
— Замолчи!
Комиссар впал в ярость и несправедливо обрушился на Гранжана. А тот, неприятно удивленный гневом начальника, застыл в неподвижности.
Еще не рассвело полностью. У земли по-прежнему клубился сероватый пар, который никак не рассеивался. По автостраде проехал автомобиль булочника, старый «форд», передние колеса которого восьмерили.
Неожиданно Мегрэ направился по коридору к лестнице, быстро сбежал вниз и, форсируя шаг, подошел к гостиной. Застекленные окна-двери, выходившие на террасу, были распахнуты настежь. И тут раздался душераздирающий, словно предсмертный крик, походивший то ли на крик совы, то ли на жалобный вой зверя, попавшего в беду.
Кричала женщина, и голос ее, прорываясь сквозь препятствие, звучал приглушенно.
Это могло быть и очень далеко, и совсем близко. Крик мог доноситься со стороны карниза наружной стены. Но он также мог доноситься из-под земли.
Ощущение ужаса было настолько явственным, что агент, стоявший у калитки, подбежал к комиссару и, бледный от волнения, пролепетал:
— Слышали, комиссар?
— Да заткнись ты, сто чертей!.. — заорал Мегрэ в порыве крайнего раздражения, однако не завершил свою гневную реплику: раздался выстрел, но настолько заглушенный, что никто не мог бы сказать, где стреляют — слева, справа, в парке, в доме, в лесу или на автостраде.
Затем послышались шаги на лестнице. Карл Андерсен, неестественно выпрямленный, словно одеревенелый, прижимая руку к груди, спускался вниз и, как безумный, возглашал:
— Это она!.. Это она!..
Он задыхался. Его глазной протез оставался неподвижным. И нельзя было понять, на кого он так пристально смотрит здоровым глазом.
