— Это называется "Родина", — сказал он.
— Так еще никто не сумел, — сказала она.
— А вот еще.
Она увидела скособочившийся угол дома, окно, из которого, как флаг, вырывалась форточка, — видно, по комнатам гулял сквозняк, — двух собак, которые пили воду из продырявленного водостока. В стороне третий пес, испуганно озираясь, рыл себе в земле нору.
— Это называется "Война"? — спросила девушка.
— Да.
Потом была безграничная гладь воды, всемирный потоп, а над ним юноша, вздымающий на руках потерявшую сознание девушку. Вода все прибывала, и на лице юноши можно было прочитать: "Любимая, дыши, пока мои губы не скрылись под водой". И еще будто читалось: "Я не боюсь тебя, бог! Потому что я человек. Даже перед смертью".
Потом были другие полотна: люди с натруженными руками, шахтеры, крестьяне, молодые или старые, добрые или злые, но все — человечные.
— Я ненавижу смерть, — сказал он, — я ненавижу ее.
— А как ты сражаешься с нею?
— Смотри.
На новом полотне был лес, светло-зеленый, пронизанный солнцем папоротник. И в нем, будто в зеленых облаках, будто совсем не касаясь земли, столкнулись два могучих коня, сцепились в последней схватке два всадника.
Это было выполнено с такой дикой экспрессией, с таким драматизмом, что помимо воли приходила мысль: один из них, тот, что в черном, никуда не убежит.
Это Ян Прекрасный добивал Болотного Властелина.
Девушка вздохнула:
— Ты знаешь, что ты гений?
— У меня нет времени для того, чтобы стать им.
И, опустив штору, словно отрезал:
— Спи.
— Подожди, я еще побуду с тобой… Немножко. Я не хочу спать.
— Хорошо, — у него загорелись глаза. — И я тоже.
Они еще около часа разговаривали. И это были воспоминания, слова о прошлой любви, о том, что каждый из них пережил потом.
После этого он отбросил угол одеяла, поправил прохладную простыню, взбил подушку.
— Укладывайся. Я у соседа, за стеной. Его нет. Если что — постучи.
Она вопросительно смотрела на него. Он поставил на ночной столик графин с водой, тарелку с яблоками.
— Пижама в шкафу, если хочешь.
Лицо его казалось каменным. Он взял из шифоньера бритвенный прибор, попрощался и вышел.
Она лежала и долго ждала. Он не вернулся.
А в это время он постучал в комнату третьего соседа и сказал ему:
— Ты просил у меня бритву?
Добрые голубые глаза под белыми ресницами замигали:
— Когда? А-а… хорошо, мне как раз она нужна.
Он отдал бритву и ушел в соседнюю комнату.
Погасил свет, вытянулся под одеялом, чувствуя себя поверженным великаном.
