— Кстати, — бросила Бейтс через плечо, — ты пропустил самое очевидное.
— Что-что?
В конце прохода она развернулась вверх ногами и, как гимнастка, приземлилась рядом с люком вертушки.
— Причину. Зачем кому-то нападать, когда им ничего от нас не нужно.
— Если они на самом деле не нападают, — прочитал я с ее лица. — Если они защищаются.
— Ты спрашивал насчет Сарасти. Крепкий парень. Волевой лидер. Мог бы побольше времени проводить с рядовым составом.
Упырь не уважает подчиненных. Не прислушивается к советам. Постоянно прячется. Я вспомнил косаток-мигрантов.
— Может, он щадит наши чувства.
Он знает, что заставляет нас нервничать.
— Разумеется, — отозвалась Бейтс. Вампир себе не доверяет.
* * *
Не только Сарасти. Они все скрывались от людей, даже когда сила была на их стороне. Всегда оставались на грани легенды.
Началось все, как это обычно бывает: вампиры далеко не первыми обнаружили преимущества сохранения энергии. Землеройки и колибри, обремененные крошечными тельцами и форсированным метаболизмом, за ночь умирали бы от голода, если бы не впадали в оцепенение на закате. Коматозные морские слоны бездыханные таились на дне морском, поднимаясь только в погоне за добычей или когда уровень лактата достигал критического. Медведи и бурундуки снижали расходы, отсыпаясь в голодные зимние месяцы, а двоякодышащие рыбы, эти девонские «черные пояса» в искусстве спячки, могли лечь и сдохнуть на долгие годы, ожидая дождей.
С вампирами все происходило немного по-иному. Им мешал не метаболический разгон, или недостаток кислорода, или накрывающий по зиме кладовку снежный полог. Для них проблема заключалась не в малом количестве добычи, а в том, что они не сильно от нее отличались, так как совсем недавно отошли от базовой линии гоминидов. Наши темпы размножения совпадали. Обычная динамика типа «волк — заяц», когда на одного хищника приходится сотня жертв, тут не подходила. Упыри питались добычей, которая размножалась немногим быстрее их самих, и выжрали бы собственную кормовую базу в мгновение ока, если бы не научились давать по тормозам.
Эволюция вынесла им смертельный приговор, когда они уже могли отключаться на десятки лет.
В этом был двойной смысл. Анабиоз не только срезал их метаболические потребности, покуда корм размножался до уровня потребления. Он давал нам время забыть, что мы — их добыча. К плейстоцену люди сильно поумнели, даже могли позволить себе легкий скептицизм; если ты за годы жизни в саванне не сталкивался с ночными демонами, то с чего тебе верить болтовне дряхлой бабки за трапезой у костра?
