Ложная слепота | страница 3



— Папа с мамой, — неожиданным шепотом просипел я, — спасли мне жизнь. Я бы помер.

— По мне, так ты уже помер, — отрезал мой лучший и единственный друг. — По мне, так Сири уже мертв, его выковыряли ложкой и спустили в унитаз, а ты, ты просто какой-то левый пацан, который нарос на его месте. Ты уже не Сири. Ты другой. С того самого дня стал другим.

До сих пор не могу решить, понимал ли Паг на самом деле, что бормочет. Может, его мамаша просто выдернула сетевой шнур и вытащила сынка из игрушки, которой тот был занят предыдущие восемнадцать часов, прогуляться на свежий воздух. Может, он столько времени отстреливался в игропространстве от мозговых подселенцев, что они ему и в реале начали мерещиться. Может быть.

Но отмести его слова с ходу не получалось. Помню, Хелен постоянно мне втолковывала, как трудно ей было привыкнуть. «Тебе словно новую душу пришили», — говорила она. И правда, похоже. Недаром операция называется «радикальная гемисферэктомия»: половина мозга отправляется вслед за протухшими креветками, оставшаяся начинает пахать за себя и за почившего товарища. Представьте, как должно перекорежить несчастное одинокое полушарие, чтобы оно смогло работать за двоих. Очевидно, мое справилось. Мозг — очень пластичный орган: поднатужился — и приспособился. То есть я приспособился. И все же. Прикиньте, сколько всего выдавилось, поломалось, перегнулось к тому времени, когда перепланировка закончилась. Смело можно утверждать, что я стал другим человеком по сравнению с тем, кто занимал мое тело прежде.

В конце концов, разумеется, набежали взрослые. Раздали лекарства, вызвали «скорую». Родители бесновались, обмениваясь дипломатическими залпами, но довольно трудно вызвать сочувствие соседей к несчастному раненому ребенку, когда камеры наблюдения под тремя разными углами записывали, как милая кроха с пятью дружками пинает инвалида ногами. Моя мать со своей стороны воспользовалась подержанными аргументами про трудное детство и вечно отсутствующего отца — тот опять улетел на другой конец света. Пыль улеглась довольно быстро. Мы с Пагом даже остались приятелями — после недолгой паузы, напомнившей обоим о том, насколько ограничен круг общения для школьных изгоев, если те не станут держаться друг друга.

Так что я пережил и тот случай, и еще миллион других испытаний детства. Я вырос — и приспособился. Врос. Наблюдал, запоминал, выводил алгоритмы, имитировал приемлемое поведение. Без особой… страсти, пожалуй. У меня, как у всех, были друзья и враги. Я выбирал их, просеивая составленные за годы наблюдений списки моделей и обстоятельств.