— В кои-то веки слышу разумные слова. Я уж было подумал, что Софи тебя того… окончательно приголубила и будешь ты теперь боеспособен, как жирный парижский голубь Пикассо.
— У Пикассо была голубка.
— Однохренственно. Хоть ты и зануда, надеюсь, в голубку все же не превратишься.
— Карета! Карета! — раздалось с афишной тумбы.
Мальчишка, восседавший на ее железном колпаке, тыкал пальцем, указывая на движущуюся вдоль улицы кавалькаду. Шестеро всадников кортежа, экипаж, запряженный четверкой лошадей. Еще двое кавалеристов замыкали выезд. Плюмажи качались над шляпами наездников, егерские мундиры радовали глаз яркостью. Толпа возбужденно зашумела. Те, кто принес на улицу Победы жалобы и прошения, напряглись, готовясь рывком преодолеть расстояние до крыльца, чтобы вручить бумагу кому-нибудь из адъютантов полководца, а если повезет, и ему самому.
— Вот они — бурьяны славы! — проталкиваясь поближе к месту, где, по его расчетам, должна была остановиться карета, со слезой в голосе комментировал Лис. — Тяжела ты, треуголка Бонапарта.
— Куда прешь?!
— Хуторянин, пропусти ветерана Азенкура, тебе шо, повылазило?
— А это что такое? — Взгляд моего друга выхватил из толпы темноволосого смуглого мужчину, по виду южанина, в черном дорожном плаще.
Он мягко отделился от афишной тумбы и начал пробиваться ко входу в особняк, выхватывая на ходу изо рта дымящуюся трубку.
— Что случилось?
— Сдается мне, Капитан, шо у Бонапарта щас будет разрыв шаблона.
— В каком смысле?
— В осколочном! Это террорист!
— С чего ты взял?
— Капитан, ты дилетант! Вся толпа с прошениями держит руки наружу, а у этого одна рука с тлеющей трубкой, вторая под плащом… у него там пистоль или, что вероятнее, бомба.
Карета поравнялась с крыльцом, дружные крики «Виват!» сотрясли улицу, задребезжали стекла в окнах. Кортеж остановился, открылась дверь особняка, и на пороге, сопровождаемый адъютантами, появился любимец славы, отточенный меч республики, покоритель Италии. Он был худощав, невысок, длинные черные волосы, забранные в пучок, контрастировали с серыми, цвета холодной стали, глазами, яркими на бледном, слегка желтоватом лице. Толпа снова взвыла, суетливо замахала руками, на мгновение превращаясь в единый живой организм с сотней конечностей.
— Ложись! — заорал Лис.
Я увидел его глазами, как брюнет распахивает плащ, в руке его, действительно, гранада[42], как он подносит трубку к фитилю. Взмах, бросок, выстрел…
Толпа с криком и визгом бросается в разные стороны: кто — закрывать генерала, кто — прочь от кареты, а кто, включая егерей кортежа, — прямиком к Лису.
