— Это комната моей матери, — прошептал он так тихо, что Алекса с трудом разобрала его слова.
Почувствовав себя человеком, вторгшимся на чужую территорию, она отстранилась.
— Надо было мне сразу сказать об этом, сэр! — воскликнула она. — Я же не знала, что посягаю на дорогие воспоминания!..
Громкий смех графа разорвал воцарившуюся тишину.
— Единственным дорогим воспоминанием о Линсли-Клоуз для меня является день, когда я его покинул.
Коннор отвернулся от шкафа и сцепил руки за спиной.
Алекса ненавидела его таким. Холодным и задумчивым. Ощетинившимся и скалящим зубы на всех, кто осмеливается подойти слишком близко. Она не сомневалась: шкура Волкодава не настолько толстая и грубая, как он хочет, чтобы все думали. В том числе и он сам.
Но как добраться до затворника, живущего под ней? Ее неуверенные попытки приблизиться до сих пор вызывали только рычание и брюзжание.
— Я переберусь в другую комнату, — сказала Алекса.
— Поверьте, я пришел вовсе не для того, чтобы выставить вас из вашей комнаты, — сказал Коннор.
Нет? Ну тогда все ясно. Граф не хочет, чтобы она выходила к гостям. Он наконец оказался в кругу друзей, настоящих друзей, и желает пообщаться с ними без ее навязчивого и раздражающего присутствия.
— Похоже, я все время оказываюсь не в том месте и не в то время. Причем делаю и говорю не то, что надо. — Алекса сказала это с холодной отстраненностью — по крайней мере рассчитывала, что ее голос звучит именно так. — Поверьте, я вовсе не собираюсь навязываться. Можете идти к гостям. Я останусь здесь и не стану вам мешать.
Коннор слегка нахмурился.
— Вы меня не поняли, Алекса. Я пришел не из-за этого.
Алекса. И снова он назвал только имя. Произнесенное низким чарующим голосом, оно звучало интимно, сексуально и очень приятно, словно его губы источали мед.
Что бы там ей ни казалось, в реальности все обстояло по-другому.
— Тогда зачем вы пришли? — требовательно спросила она.
— Мне показалось, вы ощущаете себя неловко рядом с нашей гостьей. — Его губы дрогнули. — Имея некоторый опыт общения с женщинами, я точно знаю, что вы до абсурда чувствительны, когда речь идет об одежде. — Граф вытащил из кармана продолговатый кожаный футляр и открыл его. — Вот я и подумал, что, возможно, вы захотите надеть это.
В футляре на черном бархате лежало ожерелье, изысканное в своей утонченной простоте: двойная нитка жемчужин вокруг сапфировой капельки в золотой филиграни. К ожерелью прилагались сережки.
