Наконец они одни у погасшего костра. Данко признается:
— Дарка, мне пришлось так поступить… Ляля раззвонила всем, что мы… симпатизируем друг другу, и во время прогулки все должны были наблюдать за нами… Да, ты еще не знаешь моей сестрички… Она хотела поднять нас на смех. Вот почему я сторонился тебя… Но что ты молчишь? Сердишься? Скажи, как мне выпросить прощение?
Данко берет ее за плечи, и неизвестно, как бы он стал просить прощения, если б в этот момент на выступе скалы, нависшем над ними, не раздались шаги.
Дарка поднимает глаза и чуть не падает: над их головами, словно вытесанный из камня, стоит Уляныч.
Не обращая на них внимания, он взбирается еще выше, теперь хорошо видна вся его фигура; он декламирует, словно перед ним не камни, а сотни юношей и девушек:
Юных дней, дней весны,
Не стыдись, не теряй…
Ветер треплет его волосы, а он стоит с простертой вперед рукой и читает… читает… И совсем неясно, к кому он обращается — к ним или к своим уже минувшим дням.
— Данко, — вспомнил он наконец о тех, кто его слушает, — смотри не обидь эту девушку… Таких, как она, немного среди нас… — И после паузы: — Я пришел помочь вам перенести вещи, мы переходим на новое место…
Уляныч, как верблюд, взвалил себе на голову и на плечи все свертки, оставив Данку единственный груз — Дарку.
Юноша взял девочку под руку и первый раз не выпустил ее, даже когда они подошли к остальным.
Ляля, увидев этот караван, хотела сострить, но, взглянув на серьезное лицо Уляныча, ограничилась тем, что подмигнула Стефку: мол, я же говорила!
Эта прогулка поистине оказалась милым, незабываемым завершением всего, что было пережито за время каникул.
Назавтра в полдень Ляля уезжала в Вену. И когда она прибежала на перрон к самому отходу поезда в дорожном плаще и в какой-то причудливой шляпке, вся уже поглощенная мыслями о дороге, Дарка сразу почувствовала, что всему пришел конец. Да, всему. Уезжает та, что всех разыскала, свела воедино, подарила Дарке Данка, а себя — Стефку, та, что сделала эти каникулы для многих незабываемыми.
А теперь уезжает, улыбающаяся, мысленно уже не с ними. Когда паровоз перед отходом засвистел, Дарка почувствовала такую острую боль, словно кто-то вырвал у нее из груди сердце и швырнул под колеса.
Она посмотрела на всех. Никто не грустил. Неужто они и в самом деле не понимают, что все кончилось и что… в следующие каникулы они уже будут другими?
Прибежал Стефко. Дарка мельком глянула на него, и сердце у нее екнуло: он тоже никогда не забудет этих каникул. Когда у других уже не останется ни малейших воспоминаний об этом лете, только он и она, только они двое будут помнить каждый закат, каждое слово, каждый вздох.
