Ладья Отчаяния | страница 4
Королева была милостивой, но и строгой, и Великий Цикмун не напрасно говорил, что пока она над державой — о моральности можно не сокрушаться.
Позвала она к себе Выливаху; и много рыдали все его приятели, а особенно Ира Франтичек, что не вернется уже к ним такой славный друг и собутыльник, с которым так приятно было всегда коротать время.
А Выливаха пришел прямо в золотую палату, увидел женщину с большими глазами и строгим ртом, монаха-писаря и палача, улыбнулся и сказал:
— Солнце тебе всегда на путях, пани-мать.
— Солнце сжигает.
— Ведаю.
— Так как же осмелился ты, червь, смущать покой целой земли? И мне солнца желать.
Она была из Италии, и Выливаха знал это.
— Потому что, думаю, мало тебе его у нас.
— Зато у меня их тут два.
Имела в виду короля.
— И оба далече, — сказал Выливаха.
Стоял и ухмылялся вишневым наглым ртом. А волосы были золотые, очи светлые. И поняла Бонна, что он не простой куроцап.
— Так что же это ты делаешь, Гервасий?
— Ничего. Однажды увидел я в полях Вересковую Женщину. Ту, что криками людей пугает, и потом обязательно кто-нибудь помрет.
— То-то все говорят, что с дьяволом ты якшаешься.
— Это не страшно после некоторых женщин… Так вот, у нее были распущеные волосы, и кричала она так, что у людей дрожали сердца.
Гервасий улыбнулся.
— А ты? — спросила Бонна.
Голова Гервасия смиренно и нежно склонилась.
— А я… пожалел ее, пани-мать. Она была, видно, пригожая женщина. И вот проблуждала весь век по вересковым пустошам, стращая всех жуткими воплями. Так и не изведала, какие луга за Днепром, какое теплое сено, как пьянит вино, как не поймешь, шепот это или шорох вербы на ветру. Так и не узнала, как цветет розовый боярышник у моего замка… И мне стало жаль ее. Мне всех жалко — такое уж у меня сердце.
Бонна опустила ресницы.
— Объясни.
— Хорошо. Только вели выйти… вот этим.
— Почему?
— Они не поймут.
Королева приказала им выйти.
— Почему они не поймут?
— Они не знают, что такое жизнь. Черный потому, что он монах. Красный — потому, что он враждует с жизнью, выкручивает и выламывает то, что бог даровал в целости — на радость человеку. И потому они враги жизни, враги бога.
— Но ты обижаешь людей.
— Я обижаю мертвых людей. Живого — не обидишь.
— А епископ?
— Никто еще не пил, не ел, не спал и не целовался в костеле. А они хотят сделать костел из всего мира. Как будто бог, пожелай он такого, не сделал бы этого сам… Дал же он нам для чего-то леса и реки и даже такую бесполезную вещь, как лунный свет.