Подходит метрдотель-англичанин. Он говорит, что гроза кончится после ужина и завтра океан будет спокойным.
Чарльз Россетт слушает. Они говорят о незнакомых ему людях, их сейчас нет в Калькутте, но скоро они приедут и он с ними познакомится. Говорят или молчат, все равно, без скуки и без усилия, просто все устали после прошлой ночи.
В дальнем конце холла танцуют. Это туристы с круизного судна, только что с Цейлона.
Теперь говорят о зимней Венеции.
Пьют еще и снова заговаривают о тех, кого ждут.
А потом она хочет выйти посмотреть на море.
И они выходят посмотреть на море. Волна еще высокая, но ветер потише. Лиловый туман растекся повсюду, окутал и пальмы, и море. Слышно, как свистят лодочники, – три свистка, они предупреждают пассажиров, что сегодня последний рейс в десять. Остров полон птиц, не сумевших долететь до побережья. Они видели их, когда приехали, среди пальм и на манговых деревьях, где теперь обглоданы все плоды.
Пьют еще, ужинать хотят попозже, после всех. Питер Морган говорит о книге, которую пишет.
– Она у меня идет, – рассказывает он, – я это особо подчеркиваю. Она – это долгий, очень долгий путь, разбитый на сотни отрезков, но целиком выдержанный в едином ритме – ее шагов, – она идет, и строка вместе с ней, следуя то железнодорожной линии, то шоссе, оставляя – за ней, идущей этим путем, – вкопанные в землю столбики с названиями: Мандалай, Пром, Бассейн, а она уходит все дальше, лицом к заходящему солнцу, сквозь этот свет, сквозь Сиам, Камбоджу и Бирму, край воды и горный край, десять лет кряду, и остановится она в Калькутте.
Анна-Мария Стреттер молчит.
– А другие такие же, как она? – спрашивает Майкл Ричард. – Если она одна в книге, это будет не так интересно, как… Когда ты говоришь о ней, я вижу ее среди девушек, многих других девушек, вижу их состарившимися между Сиамом и джунглями, а по приходе в Калькутту – молодыми. Может, оттого, что мне рассказывала Анна-Мария Стреттер, но в Саваннакхете я вижу их сидящими под этим светом, о котором ты говорил, на косогоре среди рисовых полей, непотребного вида, с оголенными телесами, они едят сырую рыбу, которую ловят и дают им местные дети; дети боятся их, а они – они смеются. А после, ближе к Индии, наоборот, они молоды и серьезны, сидят на рыночной площади – знаешь, эти маленькие рынки, где всегда есть несколько белых, – под тем же светом, сидят и продают своих новорожденных младенцев. – Он задумывается ненадолго, продолжает: – Но в сущности, ты можешь выбрать и рассказ о ней одной.
