– Что же он говорит?
– Что ничего не может сказать о Лахоре, ничего, и вы должны его понять.
– Может быть, и не стоило?
– О нет! Стоило. Могу сказать еще, если угодно: Лахор – это все же было что-то вроде надежды. Вы понимаете, не правда ли?
– Пожалуй. Но я думала, может быть, что-то другое… не заходя так далеко, как зашли вы… что-то другое ведь могло получиться.
– Возможно. Я только не знаю что. Но все же попытайтесь, умоляю вас, представить себе Лахор.
Вокруг шепчутся: что же между ними происходит? Он откровенничает с ней, выкладывает подробности? Почему бы нет? Это первая женщина Калькутты…
– Очень трудно вполне представить его, – она улыбается, – я ведь женщина… Если и есть возможность, то разве что во сне…
– Попытайтесь при свете дня. Восемь часов утра, сады Шалимара пусты. Я не знаю, что вы тоже где-то есть.
– Я представляю, только немного, совсем немного.
Они умолкают. В его и ее глазах заметили какое-то общее выражение, одно и то же внимание, быть может?
– Утешайтесь мыслью, что каждый из нас – просыпающийся паяц.
Она снова чуть отстраняется от него, но не смотрит – она ищет слова.
– Можно сказать, – говорит она, – я не думаю, нет.
– Вот именно.
Чарльз Россетт предполагает, что они говорят о Бомбее, о его назначении, ни о чем другом, она не хочет, потому и говорит так много, лишь бы говорить, разговор ее выматывает, это видно.
– Мне бы хотелось, чтобы вы сказали, что представляете себе одно свойство Лахора – его неизбежность. Ответьте мне.
Она не отвечает.
– Очень важно, чтобы вы это себе представили, хоть на короткий миг.
Она чуть подается назад, как будто вздрогнув. Принуждает себя улыбнуться. А он не улыбается. Теперь и она тоже дрожит.
– Не знаю, как сказать… Есть в вашем досье слово «невозможный». Это то самое слово на сей раз?
Он молчит. Она снова спрашивает:
– То самое слово? Ответьте мне…
– Я сам не знаю, я ищу вместе с вами.
– Может быть, есть другое слово?
– Это уже не вопрос.
– Я представляю себе неизбежность Лахора, – говорит она. – Я уже вчера представляла ее себе, но не знала этого.
Вот и все. Они долго молчат. Потом он спрашивает, на этот раз нерешительно, очень нерешительно:
– Как вы думаете, мы можем что-то сделать для меня, мы вдвоем?
Она отвечает сразу и уверенно:
– Нет, ничего. Вам ведь ничего не нужно.
– Я верю вам.
Танец заканчивается.
Час ночи. Она танцует с Чарльзом Россеттом.
– Кто он?
– О! Мертвый человек…
Мертвый. Губы чуть взбухают, пропуская слово, влажные губы, побледневшие к концу ночи. Это ее приговор? Он не знает. Отвечает ей:
