«Все евреи были изгнаны из Вены императором Леопольдом, по наущению императрицы Маргариты, считавшей, что она не может родить, оттого что ко двору допущены евреи. После чего она умерла от родов».
Баррьос слагает еще панегирики в стихах во славу старейшин общины. Если верить ему, в Голландии жило немало ученых, благородных и блистательных марранов. В сущности, в нормальных условиях (не будь Даниэль Леви де Баррьос евреем) он стал бы «национальным поэтом».
В эту эпоху религиозного остервенения наш гонгорист сам шовинистически настроен. Между тем в кругах богачей он прозябает в нищете. Если он сумел ускользнуть от инквизиции, он не избежал власти денег. Он вынужден сочинять стишки на случай: оды на смерть богачей и славословия в честь рождения их счастливых наследников.
Наконец наступает небывалый год: так называемый «мессия» Саббатай Цеви возвещает освобождение и радость. От Гамбурга до Марокко, от Амстердама до Каира, последователи Саббатая плачут, ликуют и пляшут.
При появлении Саббатая, вдвойне потрясенный, как поэт и как еврей, Баррьос трепещет в простодушном ожидании чуда и спасения. Он бросает всякую работу, забывает свою семью, отказывается от пищи и совершает какие-то «эксцентрические» поступки.
Как некогда племянница Дон-Кихота, Абигаиль, вторая жена дона Леви, приходит в ужас. Она бежит к раввину Хакобу Саспортасу и умоляет его успокоить ее мужа.
Между тем Саббатай, конечно, не спасает мира. Амстердам, Голландия, Европа, Азия, Африка — весь мир пребывает в своем подлом порядке. Нищета Баррьоса остается неизменной. Он умирает в нищете.
Прелесть юная Марины
Так пленяет нас, что все
Мы бросаем сердце в море,
Чтоб достичь этой марины.
Эти очи — два балкона,
Эти два зрачка — девчонки
[130].
О, как мечете вы стрелы
В тех, кто мимо вас проходит!
Этот рот, гранат Гренады,
Открывается улыбкой.
Это Дарро
[131]сквозь рубины
Бьет в нас радостью великой.
На смерть Диэго де ла Асенсьон, заживо сожженного в аутодафе в Лиссабоне
День третий августа, в весельи звона,
В шестьсот втором году был возвещен.
Чудовищный костер сооружен
На площади великой Лиссабона.
Но даже пытка не исторгнет стона
Из уст Диэго де ла Асенсьон:
На высь единой правды вознесен,
Он встал на страже своего закона.
Прорвав цепь заблуждений, сбросив гнет,
Он погибает в огненном затворе,
Но воскресает Фениксом — и нам,
Позоря церковь, в славе предстает.
Прах в этом пепле исчезает в море,
Дух в озареньи всходит к небесам.
