– Петр Великий очень любил его, – ответил Сумароков, – но потом разгневался на него. Его пытали, били батогами и сослали в Рогервик в крепостные работы.
Авессалом тихо покачал головой.
– Шуты часто кончали плахой, – произнес он. – За что его сослали и где он теперь?
Сумароков все более и более удивлялся странному тону и расспросам горбуна.
– Балакирев, – ответил он, – не был только шутом. Он исполнял некоторые поручения императрицы, которые не понравились ее мужу – императору. Когда умер император, императрица вернула его и определила рядовым в Преображенский полк.
– Да, это вечная история шута. Угождать одним, угождать другим, – голос горбуна звучал глухо под сырыми низкими сводами его подвала, – прикрывать интриги, носить любовные записки, караулить влюбленных, играть своей головой, отвлекать внимание подозрительного мужа или жены и потом погибнуть от удара ножом или отравы за то, что слишком много знаешь. – Он налил себе вина и залпом выпил.
– А что, – продолжал он, – шутов у вас тоже бьют, как собак?
– Нет, – возразил Сумароков. – Петр Первый разве под сердитую руку… да всем равно попадало от него, даже светлейшему… Покойный император не занимался шутами.
– Да, – произнес горбун, вставая, – а у нас смотри, – визгливым голосом продолжал он. С этими словами он обнажил свои руки и показал Сумарокову сине – багровые рубцы. – Шут, шут… – визгливо кричал он с налившимися кровью глазами. – Это забава господина Бирона… Теперь она императрица всероссийская… А он!.. Ха – ха – ха, – он расхохотался диким смехом. – Так у вас не бьют шутов? А?
– Не бьют.
На лице горбуна выступили красные пятна.
В своем сером кафтане с широкими рукавами он походил на гигантскую летучую мышь. Густые, длинные, черные волосы, в беспорядке падавшие ему на лицо, придавали ему дикий и зловещий вид.
Странный, суеверный ужас мало – помалу овладевал Сумароковым. Что‑то страшное чудилось ему за словами горбуна, как зловещее предсказание грядущих бедствий.
Но не успел он что‑либо сказать, как шумно отворилась дверь, и на пороге с хлыстом в руках показался Бирон. При виде его горбун издал злобный хриплый вой и забрался в угол.
– Пошел вон, шут! – крикнул Бирон, подымая хлыст.
– Господин Бирон! – воскликнул Сумароков, весь бледный, порывисто вставая с места.
Бирон опустил хлыст.
– А – а! – произнес он, глядя холодными глазами на Сумарокова. – Вы, кажется, мягкосердечны, господин камер – юнкер голштинского герцога.
