Ожерелья Джехангира | страница 24
Но чувствуют ли сибирские таймени блесну темной, безлунной ночью? Акулы, например, прекрасно улавливают колебание воды. Если человек, попавший в морские волны, начинает испуганно бултыхаться, его растерзают эти вечно голодные хищники. Если же будет плыть спокойно, акулы могут его не заметить.
До «круглой ямы» было километров шесть. Я медленно пробирался среди мокрых, густых, пахнущих горькой росою тальников. Слева меж валунами гулко рокотал Горбиачин, справа па ветру таинственно шуршали лиственницы. Была черная холодная осенняя ночь. Только на западе еле-еле теплилась чахлая желтая полоска. Я шел беспечно, дремля на ходу, но, когда из-под ног неожиданно взметнулась какая-то большая птица, то ли полярная сова, то ли глухарь, стало боязно и сонливость мигом пропала. Я начал прислушиваться к таежным шорохам, в голову полезла всякая чепуха: а что, если с дерева на шею прыгнет голодная росомаха или приблудная рысь — ведь ни черта не видно!
Вдруг в кустах завозился какой-то зверь. На черно-синем фоне неба четко выделялся его огромный настороженный силуэт.
«Медведь»,— пронеслось в сознании. Я вскинул мелкокалиберную винтовку. Снял предохранитель. Услышав щелчок, «медведь» повернулся. Сухо звякнула какая-то жестянка, на голове зверя выросла ветвистая корона.
Да это же больной копыточный олень, которого мы вынуждены были бросить у старой стоянки!
Олень испуганно прыгнул в темноту, загремел привязанной к шее жестянкой...
Тусклым стальным мерцанием переливались в «круглой яме» струи потока. Я подполз по каменной плотине к самой воде и тихонько опустил блесну. Она завертелась, увлекаемая невидимым течением, по ладони заскользила жилка, потом блесна мягко стукнулась, словно попала в рыхлый песок. У рук гулко забарахталась тяжелая рыба.
Трудно описать сказочную прелесть ночной рыбалки! Где-то в черной глубине мечется шальной таймень, слышно, как он бултыхается, выпрыгивая свечами, как бьет хвостом, лязгает о металл зубами, но ничего-ничего не видно! И потому, что ничего не видно, даже малейшие, едва ощутимые толчки кажутся чудовищно преувеличенными. И страшно и радостно одному в этой гулкой таинственной черноте. Все так обнажено, взвинчено, непохоже на привычные, обыденные представления... Леска словно оживает, словно сливается с нервами. Улавливаются ее мельчайшие биения, и по ее трепету разгоряченное воображение безошибочно угадывает невидимые проделки невидимого чудовища.