Алистер напрягся:
— О?
— Достаточно сказать, что для меня не жалели розог и не избаловали меня. — Джесс крепче сжала его руку. — Вот почему меня пугает и тревожит, когда я вижу, как грубияны запугивают детей, не считаясь с их возрастом.
Его кровь вскипела от возмущения.
— Это как раз те последствия, о которых вы недавно говорили? Вас били, если считали, что вы плохо себя ведете? Неужели Хэдли?
— Теперь, вспоминая прошлое, могу сказать, что я была непослушным ребенком.
— Но в таком случае следовало проявлять терпение, а не наказывать! Вы сами это знаете.
— Что сделано, то сделано, — сказала она, стараясь закончить разговор, хотя голос ее дрожал.
— Но не забыто.
Джессика обратила к нему нежную и немного неуверенную улыбку, которую он воспринял как еще один гвоздь, забиваемый в его гроб.
— Но сегодня я поняла, что я сильнее, чем предполагала сама. Несмотря на все усилия Хэдли, я все еще умею восхищаться новым подходом к жизни, все еще способна наслаждаться вами и не испытывать угрызений совести.
Алистер почувствовал, как судорога сжала его грудь.
— Вы отдались мне, потому что взбунтовались против Хэдли, который не одобрил бы этого?
— Нет. Вы стали для меня знамением праздника, потому что мнение Хэдли на этот счет ничего не значит. Больше ничего не значит. Не думаю, что вы понимаете, насколько глубоко я это осознала и чего мне стойло научиться понимать, что он больше не имеет надо мной абсолютной власти. Мне удалось сохранить часть своей индивидуальности, и в этом качестве, как независимая личность, я пожелала вас.
— А это как-то связано с вашим открытием, что, выбрав меня в любовники, вы уменьшите вашу скорбь от потери Тарли?
Ему была ненавистна горечь, просочившаяся в его тон, но мучительный спазм в глубине живота не позволял ему говорить беспечно. Во всяком случае, об этом.
Казалось, он готов пожертвовать для нее всем, кроме самого важного — своего сердца. Особенно теперь, когда понял, что сам в корне изменился, что прежняя жизнь теперь закончилась для него навсегда.
— Алистер…
Джессика резко повернулась к нему, держась свободной рукой за поручень. Ее спина была прямой, как шомпол, голову она держала высоко. Во всей ее позе чувствовался вызов, и это породило соответствующее волнение в его теле.
— Я чувствую, что вы хотите уменьшить свое уважение ко мне или получить повод для отступления.
Отступить? Сама эта мысль была абсурдной. Он так же не мог оставить ее, как не мог изменить свою привычку дышать. Найти опору, за которую он боролся всю жизнь, а теперь отказаться от нее, он не смог бы никогда.
