— А что есть и красавицы? — поинтересовался дед.
— А как же! Ритка Скрипаль, например! Её даже в кино хотели снимать, но она заболела.
— И что — она тебе не нравится, эта Ритка?
— Почему не нравится? Нравится.
— И ты в неё не влюблен.
— Вот вы, дедушка, какой-то странный! «Влюблен», «влюблен»! Мы же еще школьники!
— Ну так что? Я в твоем возрасте был очень влюблен.
— В киноактрису? Джину Лолобриджиду? Вы когда-то говорили.
— Нет! В девочку моего возраста, ровесницу мою.
— А она?
— По-моему, тоже мне симпатизировала.
— И звали её Оксана!
— Нет, голубчик, не Оксана!
— Ну, дедушка, вы и Дон Жуан! Кто же это был?
— Это была моя первая любовь. А с бабушкой Оксаной я познакомился, когда уже из армии пришел.
— И куда делась, эта ваша первая любовь?
— Куда деваются все первые любви… Остаются в воспоминаниях, в снах!
— Она жила в вашем селе?
— Нет! Она жила в Киеве, на Куреневке, на Захарьевской улице. В маленьком домике, которой уже снесли. Там теперь многоэтажка.
— А как вы туда попали?
— Там жил фронтовой друг моего отца, твоего прадеда Федора Максимовича. И этот друг пригласил моего отца со всей семьей на свою серебряную свадьбу. И мы гостили там несколько дней. Это было в конце октября, когда сельхозработы были почти закончены. Захарьевская улица была тогда зеленая=зеленая, вся поросшая спорышем, будто сельская. Дом отцовского друга стоял напротив дома, где жила она… С матерью. Звали её Кира. Таких имен в нашем селе не было. У нас девочек называли Галями, Марусями, Настями…
Она сразу пришлась мне по душе. Кареглазая, губы розовые-розовые, в ушах простенькие сережки. И на лоб падает вьющийся локон. Из открытого окна лились волшебные звуки. Как она мне потом сказала, что это был «Полонез» Огинского. Эта мелодия волнует меня до сих пор. У нас в селе никто из девочек не играл на пианино. И то, что оно так чудесно играла, и то, что у неё было такое необычное имя, и тот локон, и глаза, делало её прекрасной и недосягаемой.
Дочки друга отца, немного старше чем мы, сразу заметили, как я, сидя на лавочке, восторженно смотрю через улицу на Кирино окно, начали подзуживать меня, чтобы я пошел и познакомился с Кирою. Я, краснея, только отмахивался. Тогда они о чем-то пошептались с Кирой и принесли мне от неё записку: «Если я тебе нужна, то подойди к окну». Деваться было некуда. Я подошел к окну, Кирин дом стоял около старого маленького кладбища, на котором уже давно ничего не хоронили. Там было лишь несколько поросших травой и бурьяном могил, да стояла старая замшелая часовня. Среди могил густо росли кусты сирени и бузины. На том кладбище и состоялось наше первое свидание. Мы сидели в траве на краю глубокого оврага, которой отделял Захарьевскую улицу от Кирилловской церкви, и, свесивши ноги в овраг, говорили и смеялись. Говорил больше я, смеялась больше она. Я рассказывал ей разные побасенки, анекдоты, веселые истории. Я их знал немало. Она звонко смеялась, кротко смотря на меня своими лучисто-карими глазами. Так на меня не смотрел еще никто из девчонок. Я был рыженький, конопатый, весь в веснушках.
