Но если в прошлый раз она испытала только разочарование и удивление, то теперь внезапно ощутила какое-то опасное снижение... грубоватое упрощение чего-то хрупкого и важного, сведение чуда неповторимого таинства к стандартному примитиву, к скуке повседневности... Утро вновь обернулось горьковатым осадком и насущной потребностью то ли понять что-то, то ли до чего-то докопаться. А может, так и бывает всегда и со всеми, а она по глупости и неведению требует того, чего уже
нет на свете и чему давно вынесен временем смертный приговор?
И снова, как и тогда, побежали чередой долгие дни и ночи надежд и ожиданий — без единого звонка, без голоса, без ласкового слова в трубке, без письмеца — со все нарастающим ощущением нереальности того, что он вообще существует и снова когда-нибудь появится.
Что означало подобное обращение с нею? Неужто таким манером он по-своему, сообразно некой казарменной солдатской методе, воспитывал ее и приучал к установленным им порядкам? Или сознательно и безотчетно давал понять, какое истинное место она занимает в иерархии его жизни, чтобы не заблуждалась и не строила иллюзий?.. Как бы то ни было, этот жестко навязываемый и не подлежащий обсуждению ритм встреч и сам воздух отношений никак не согласовывался с тем уровнем, что был задан им вначале, с тем, что почудилось и открылось ей в нем и в конечном счете привело к тому, что связывало их отныне... Она ждала и хотела другого и была вправе рассчитывать на это.
Страсть страстью, но, честно говоря, ее ничуть не устраивал этот будничный прозаизм общений с человеком, словно наглухо запертым на сейфовый замок, этот суженный диапазон соприкосновений, очерченный малозначащими разговорами, вкусной едой, дорогими напитками и телесной близостью в качестве гарнира и финального пункта программы.
Через несколько дней очередного безвестного отсутствия Клемешев вновь появился как ни в чем не бывало, возник и «соткался» как бы из небытия на лестничной площадке перед дверью ее квартиры, точно так же, как и прежде, — без предупреждения, с цветами и тяжелыми пакетами, невозмутимый, подкупающе улыбающийся и вальяжный. Мягко, но непреклонно он диктовал ей свои правила игры. И, видимо, какие-то там ее чувства, обиды или соображения не имели для него никакого значения и в принципе не принимались в расчет.
этот раз Геннадий уехал еще до рассвета, вновь не оставив ни записки, ни какого-то, пусть маленького знака привета. А она встала с тяжелой головой: никогда раньше не приходилось пить столько вина, и хотя, казалось бы, не имелось к тому причин — ведь он ничем впрямую не обидел, не огорчил и не задел ее, — на душе было невыразимо тягостно и тревожно. Откуда пришло это, почему?.. И что вообще происходит — с ней и со всей ее жизнью?
