Какая-то растерянность все нарастала и усиливалась в ней день ото дня, и Наташа уже сама не знала, на каком она свете, кто она ему, кто он ей. И эта растерянность перерастала в глухое ожесточение. Все сильней хотелось что-то уразуметь, прояснить. Тем более что она, как и в самом начале их отношений, по-прежнему почти ничего не знала о нем, лишь самые общие и все какие-то размытые, зыбкие сведения — ни точных мест, ни названий городов, ни имен. А потом и январь кончился, наступил февраль, а она все думала и... ждала.
Почему-то ей казалось, да и он сам охотно подтверждал это мимоходом оброненным словом, что долгие его отсутствия связаны с разъездами по области и стране, а то и за границей. И это действительно многое могло объяснить.
Видимо в отца, ей был дан от природы аналитический склад ума. И как всегда, она принялась разбираться в истоках своего беспокойства. Нет, ничего, буквально ничего, что могло бы вызвать такое состояние, не находилось. И все же тут, видимо, вступала в свои права своевольная штука — интуиция, которой никакие рациональные аналитические схемы не указ. И непонятно почему, вновь и вновь вспоминалось и живо вставало перед глазами, как той ночью со странной синхронностью в одну и ту же секунду догорели и погасли две свечи, как если бы кто-то невидимый задул их, махнув черным покрывалом. И хотя в том явно проглядывало пустое и химерическое, ей все равно почему-то явственно
чудилось в том какое-то грозное, фатальное предзнаменование.
Она обошла всю квартиру, словно ищейка, словно сыщик, силящийся найти некие зримые следы вторжения и присутствия неведомой темной силы. Разумеется, на уровне чистой логики все это никак не связывалось, не ассоциировалось с человеком по имени Геннадий Клемешев, а только с сопутствующим ему каким-то необъяснимым смутным полем и мглистым шлейфом, как будто волочащимся у него за спиной.
И ежу понятно — то был бред. Дурацкая доморощенная мистика, не более. И вообще, что понимала она и о чем могла судить, как могла и смела оценивать закрытую жизнь этого все-таки удивительно приятного, умудренного в делах житейских и, вообще говоря, такого доброго по отношению к ней человека, который, кем бы он ни был и что бы ни было потом, уже навсегда, до конца, останется в ее судьбе, ибо совершившееся с ним незабываемо и неизгладимо. И наконец, если уж на то пошло, по какому праву могла она чего-то там требовать от него? Да, он был
