Калачников решил наведаться в этот вечер к обер-лейтенанту Хельману и поговорить с ним на излюбленную тему — о Волошках, подразнить его красочным описанием добротности земельных и лесных угодий, больших садов с новыми сортами яблонь, груш, слив. Петр Петрович был уверен, что аппетит у Хельмана сразу же пропадет, как только он услышит о налете партизан на Лесное.
Однако все получилось иначе. Спустя часа полтора после ухода огневского связного в дом к Петру Петровичу забежал немецкий солдат и вручил запечатанное письмо. Хельман предлагал срочно направиться в Лесное. Ночью выпал снег, ударил сильный мороз, и Адольф Кох не знал, что делать с фруктовыми деревьями: он побаивался, что может остаться без сада.
— Что передать? — спросил солдат.
— Что же? — тихим, сдавленным голосом ответил Калачников. — Еду. Сейчас поеду.
Солдат ушел. Петр Петрович стоял с растерянным видом, не зная, что предпринять. Создавалось щекотливое положение: партизаны могли принять его за предателя, пожелавшего выдать Коху все планы, — они могли пристрелить его по пути в Лесное. В свою очередь и Кох по-своему мог объяснить приезд профессора и налет партизан. Это совпадение он мог толковать, как намерение Калачникова отомстить за убийство русской девочки, ведь тогда старик лишился дара речи и при всем желании не мог скрыть своей ненависти к убийце.
Но еще хуже было ослушаться Хельмана: у военного коменданта будут все основания считать, что профессор знал о готовящемся налете и только поэтому не выехал.
Надо было ехать.
Вскоре тощая лошаденка уже везла Петра Петровича в Лесное. Ветер вздымал поземку и крутил ее на дороге, кое-где легли угловатые бугры снега. Иногда мягкая снежная россыпь обволакивала лицо, и тогда Калачников смахивал ее овчинной рукавицей. Полозья под санями скрипели тонко и протяжно.
Подъезжая к Лесному, Петр Петрович заметил большую группу женщин. Они расчищали дорогу и, как еще издали определил Калачников, не проявляли особого рвения в работе, а лишь «отбывали номер».
— Здравствуйте, бабоньки! — крикнул он им, как любил приветствовать раньше, приезжая в колхоз. И только сейчас понял, что совершил ошибку. Одна из женщин — высокая и сердитая, в полушубке, повязанная шерстяным платком — подняла лопату снега, бросила его в сани Калачникова и прошипела:
— Погоняй свою клячу, пес шелудивый!
Он ехал посреди толпы женщин, и у него не хватало смелости посмотреть им в глаза. От их взгляда, кажется, можно провалиться сквозь землю. «Правильно, бабоньки, — и с горечью, и с затаенной радостью думал Калачников, — хорошо, что вы так принимаете подлецов. Откуда знать вам, дорогие, что я ваш!»
