Вышли в рейс. Идем по заливу, вроде бы и качки нет, а новичок наш весь позеленел, едва ноги передвигает. Вижу, подбежал к борту, отдал рыбам весь свой обед, постонал, помычал, но, однако, снова за работу принялся. Откровенно говоря, это мне понравилось — хоть и страдал тяжко, а от работы не убежал.
Вечером вызвал меня старпом к себе.
— Как там твой салажонок, жив еще?
— Все нормально, — говорю. — Травит, как и положено, до жвака-галса.
— Ты смотри за ним позорче, боцман. Нам его надо живым назад привезти, понял?
— Понял, — отвечаю, — отчего не понять. Доставим назад в лучшем виде.
До острова Вайгач шли мы трое суток. Качало не очень сильно, но Аленушкину туго пришлось. Уж так укачивался он! Одна тень зеленая осталась, ни есть, ни пить не может, глаза мутные стали, то и дело к борту бегал. Совсем было духом упал парень. В таких случаях лекарство одно — работа на палубе, да потяжелее, чтоб забыть и о качке и о болезни своей. Я и прописал ему побольше этого лекарства. Смотрю — парень стал пореже к борту бегать, в глазах живой огонек появился.
На третьи сутки вроде полегче ему стало, привыкать начал к качке. А тут и Вайгач показался. Зашли мы в бухту Восточную, стали на якорь, спустили на воду две моторные шлюпки и начали выгрузку своими силами. Остался на палубе один бессменный вахтенный матрос — Аленушкин наш. Конечно, большой пользы от такого вахтенного матроса не было, да куда же его девать при рейдовой выгрузке? На шлюпку не пошлешь, к лебедке тем более не поставишь. Вот он и бегал от носа судна до кормы, на якорь-цепь посматривал и, как говорится, наблюдал за обстановкой.
Выгружали всю ночь. Под утро первая шлюпка подошла к борту судна. Матрос бросил швартовый фалинь на палубу парохода. Аленушкин замешкался, прозевал момент и только-только успел схватить фалинь за самый кончик.
Ну, прозевал — и ладно, ему бы бросить фалинь, и дело с концом, еще раз подали бы со шлюпки. Только не догадался Аленушкин, не бросил. Вцепился в фалинь обеими руками, пытается удержать шлюпку, да разве удержишь! Шлюпка тяжелая, а быстрое течение так тащит ее вдоль борта судна, что и вдвоем без кнехта не удержать. Ну, значит, течение тащит шлюпку, шлюпка тащит фалинь, а фалинь тащит Аленушкина вдоль борта к корме.
Бежит он по палубе, глаза вытаращил, а бросить фалинь все не догадается. Со шлюпки кричат ему:
— Брось конец, салага чертова! Брось, еще раз подадим!
Только Аленушкин вряд ли в тот момент что слышал.
