И Арвид подписал контракт. А вместе с ним и условие отказаться абсолютно от всех связей: родственных, дружеских, семейных. Через два года, когда позади были выпускные зачеты, перед ним положили новый договор - и его он тоже подписал. Собственно говоря, тогда его просто продали из одной Конторы в другую. В первой его учили, теперь он применял знания на практике. Отработав это контракт, больше он ничего никогда не подписывал. Не хотел над собой хозяина. Он стал исполнителем конкретных акций. Хотя... хозяин у него был, - он теперь пожизненно принадлежал структурам, для чьих надобностей и готовили его в Центре.
* * *
С тех пор, как Арвид видел брата в последний раз, произошло очень много, ночи не хватило бы, чтобы рассказать... Но ничего этого Арвид рассказывать не собирался.
- Идем спать, братишка, - он взлохматил Олегу волосы. - Все в порядке будет, не переживай. Но уснуть еще долго не мог... Мысль о Ксюше всегда щемила привычной тоской. Но он уже свыкся с нею, как приходится свыкаться с застарелой раной. А сегодня... - будто кто-то неосторожный и жестокий разворошил, растревожил эту незаживающую рану.
...После того, как проводил тогда Ксеню и поднялся в "Приют"... вот тогда по сердцу полоснуло невыносимой тоской. Тошно было кого-либо видеть, говорить про обыденное. Никто из них не подозревал, что ему впору кричать от безнадежности и боли... И он пошел на трассу - в сражение с камнем, со снегом, с опасностью. Чтобы физическим страданием вытеснить мысли, причиняющие еще более нестерпимую боль. Он никому не сказал, куда пошел, и, случись что - помощи ждать было бы неоткуда.
Арвид порой задумывался: ни раз и ни два он чувствовал, как смерть дышит ему в затылок. Но в последнее мгновение она отворачивалась и выбирала другого. Почему не его? Выбивало из жизни таких ребят... Тот 18-летний парнишка, что умирал у него на руках, вместо него умирал, просил почему-то: "Ты живи, старлей... Живи, ладно?.." Для чего? Для какого дела судьба хранила его? У него бы спросить, у того мальчишки - он знал. Не спросишь...
...В тот раз его отчаяние столкнулось с неподатливой строптивостью камня. Там, где страховкой могли быть лишь расчет и хладнокровие, он, безрассудно, задыхаясь, толкал себя вверх, подминал под себя жесткое тело горы. Стылый камень сопротивлялся, леденил мокрые от снега руки, вытягивал тепло из распластанного на нем человека. И метель еще не совсем утихла: как в агонии, хлестала судорожными порывами ветра, секла колючей крупой лицо и руки. Тугой ветер посвистывал и вдруг с коварной внезапностью толкал упруго, пытаясь сбросить упрямца со стены. Рыхлым снегом обманчиво забило трещины...Но, наверно, руки, тело имеют свой собственный разум. А может, Бог так распорядился - гора опять покорилась ему. Из последних сил, не чувствуя пальцев, хрипя, вытолкнул свое тело на каменный козырек. И вот там, лежа лицом в снег, вдруг сказал себе - с ней ты больше не увидишься. Решил и знал, что так будет... В жизни двух, бесконечно дорогих ему людей, он был абсолютно лишним.
