А когда доктор Шеппард позвонил мне в контору, я уже почти не сомневался. Он попросил меня зайти к нему по пути домой. Мои подозрения превратились в уверенность, как только я узнал, что Дженни там не будет. Значит, у Дженни не может быть детей.
Однако не стоит отчаиваться раньше времени — возможно, приговор не окончательный. Ведь доктор говорил что-то насчет хирургического вмешательства и так далее. Но сосредоточиться на работе я больше не мог, поэтому глупо было дожидаться пяти часов. Я позвонил Шеппарду и спросил, не примет ли он меня сразу после обеда. Он согласился.
— Итак, вы выяснили, кто виноват? — спросил я напрямую.
— Я бы не употреблял слово «виноват», Оливер, — ответил доктор Шеппард.
— Ну, хорошо, скажем иначе — у кого из нас нарушены функции?
— У Дженни.
Я был более или менее готов к этому, но безнадежность, прозвучавшая в словах доктора, все-таки ошеломила меня. Он больше ничего не добавил, и я решил, что он ждет от меня какого-нибудь заявления.
— Ладно, значит, дети у нас будут приемные. Ведь главное, это что мы любим друг друга, так ведь?
И тогда он сказал мне:
— Оливер, проблема гораздо серьезнее. Дженни очень больна.
— Что значит «очень больна»?
— Она умирает.
— Это невозможно, — сказал я.
Я ждал, что доктор скажет, что все это черный юмор.
— Она умирает, Оливер, — повторил он. — Мне очень жаль, но я должен это вам сказать.
Я настаивал, что произошла какая-то ошибка — может быть, эта идиотка-сестра опять что-то напутала, дала ему не тот рентгеновский снимок или еще что-нибудь. Он ответил со всем сочувствием, на какое был способен, что анализ крови был повторен трижды. Диагноз не вызывает сомнений. Теперь он направит нас — Дженни — к гематологу. Собственно, он посоветовал бы…
Я прервал его взмахом руки. Мне нужна была минута тишины. Просто тишины, чтобы осознать. Потом я подумал о другом.
— Что вы сказали Дженни, доктор?
— Что у вас обоих все в порядке.
— Она поверила?
— Думаю, да.
— Когда нам придется сказать ей правду?
— Сейчас это зависит от вас.
От меня! Господи, да от меня сейчас даже дыхание не зависело.
Доктор объяснил, что у медицины есть лишь паллиативные средства для лечения той формы лейкемии, что была у Дженни. Они могут облегчить болезнь, замедлить ее — но не остановить. Поэтому сейчас решение зависело от меня. Терапию можно на время отложить.
В эту минуту я думал лишь об одном — как все это чудовищно гнусно.
— Но ей только двадцать четыре года, — крикнул я. Доктор терпеливо кивнул. Он не хуже меня знал возраст Дженни, однако понимал, каково мне сейчас. Потом до меня дошло, что я не могу просидеть в кабинете у этого человека всю жизнь. Я спросил его, что делать дальше. В смысле, как мне себя вести? Он посоветовал вести себя как обычно, словно ничего не случилось. Как можно дольше. Я поблагодарил его и вышел на улицу.
