Я больше не бежал. Какой смысл спешить в пустой дом? Было уже очень поздно, и я весь как-то онемел — больше от страха за Дженни, чем от холода (хотя погода была мерзкая). За несколько шагов до дверей дома мне показалось, что на ступеньках кто-то сидит. Померещилось, подумал я сначала — фигура казалась совершенно неподвижной.
Но это была Дженни.
Она сидела на верхней ступеньке.
Я слишком устал и слишком обрадовался. В душе я надеялся, что у нее есть в руках какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы треснуть меня.
— Дженни.
— Оливер.
Мы говорили так тихо, что понять интонацию было невозможно.
— Я забыла ключ, — сказала она.
Я застыл на первой ступеньке, боясь спросить, сколько времени она просидела вот так. Я знал только одно — я страшно обидел ее.
— Дженни, прости меня. Мне так жаль.
— Не надо! — прервала она, а потом тихо сказала: — Любовь — это когда ни о чем не нужно жалеть.
Я поднялся по ступенькам.
— Я сейчас лягу спать, ладно? — сказала она.
— Ладно.
Мы вошли в квартиру. Когда мы раздевались, она посмотрела на меня ободряюще.
— Я действительно так думаю, Оливер.
И это было все.
Письмо пришло в июле.
Его переслали из Кембриджа в Деннис-Порт, где мы, как всегда, подрабатывали летом в яхт-клубе «Пекод», так что известие дошло до меня с опозданием на день или два. Я сразу бросился туда, где Дженни присматривала за своими детишками, которые играли в мяч.
— Пойдем, — сказал я ей.
— Куда?
— Пойдем, — повторил я столь авторитетно, что она послушно встала и двинулась вслед за мной к воде.
— Что происходит, Оливер? Может, все-таки скажешь?!
Я продолжал шагать по причалу.
— На борт, Дженнифер, — скомандовал я, указывая рукой с письмом в направлении нашей яхты. Но Дженни не замечала письма.
— Оливер, мне же надо смотреть за детьми, — запротестовала она, но послушно вступила на борт.
— Черт побери, Оливер! Ты наконец объяснишь, в чем дело? Мы уже были в нескольких сотнях метров от берега.
— Мне надо тебе что-то сказать.
— А на суше ты этого не мог сделать? — крикнула она.
— Не мог, черт побери, — крикнул я в ответ. (Мы вовсе не ссорились — кричать приходилось из-за сильного ветра.) — Я хотел сказать тебе наедине. Смотри, что у меня есть.
Я помахал перед ней письмом. Она сразу же узнала фирменный бланк.
— Гарвардская юридическая школа! Тебя что, выгнали?
— Не угадала, сучка-оптимистка, — проорал я. — Попробуй еще.
— Ты стал первым на курсе! — воскликнула она. Теперь мне было почти стыдно сказать ей.
— Не совсем. Третьим.
