Григорьеву показалось, что Фалолеев ещё не вжился в новые и необратимые обстоятельства целиком, что парень ещё прокручивает в своей голове прошлое, и там, задним числом, мечтает перекроить судьбу.
— Меня в Мценске искали, в Коломне! Приходили ведь к тебе узнавать, откуда я родом, где учился? Приходили?
Григорьеву представилось, как утвердительно клонится его голова, как мрачно, со скорбью вытягиваются его губы, что должно было означать — приходили (отрицать тот разговор не имело смысла, откровенно подтвердить — неприятно самому себе). И хоть на деле голова его осталась неподвижной, а губы он поджал еле заметно, правда ясна была и так.
— А мне Мценск, Коломна даром не нужны — мелкие городишки, деревня! Да я не дурак по жизни, надеюсь, помнишь? Я в Москву рванул, там фамилию жены сразу взял — Чернышом стал, будь оно неладно! А «Фалолеева» даже не светил нигде — по уму всё делал, Михалыч, по уму…
Очень Фалолееву хотелось, чтобы кто-то проникся сочувствием к его судьбе-злодейке, которую он при всех своих математических победах и расчётливых уловках не смог переиграть.
— Квартиру купили, бизнес завертелся как по маслу, и хрен бы меня нашли, если бы я к другану своему в гости не сунулся. Его при училище служить оставили, в Коломне, и подъехал я как-то к КПП — договорились мы на природе гульнуть, а тут Кент со товарищи — справки про меня приехал наводить. Вот и вся встреча недружественных сил, нелепая и роковая…
Григорьев садился за руль с тяжёлым сердцем: Фалолеева всё-таки было жалко. Тот — покорёженный, задумчивый, остался под шатром, повторил официантке заказ и потянулся худой рукой к пачке сигарет.
— Что меня на чужие деньги понесло? — спросил Фалолеев сам себя, мрачно уставив единственное око на металлическую, блестящую свежей краской опору купола. — А кого бы не понесло?
Мелькнув прима-звездой — ослепительной, завораживающей, Лина в том вертепе больше не появлялась. Но единичного визита хватило, чтобы впечатление, рождённое ею в мужских сердцах, не исчезло бесследно. Напротив, с течением времени это впечатление обрисовалось в сказочное, эфирное наваждение. Фалолеев вспоминал Лину молча, обособленно, не желая допускать к дивному образу чужих комментариев, которые, как ему хорошо было известно, изобиловали бы пошлостью и грязью.
Андрей об очаровательной гостье отзывался высшей похвалой — медленно, с причмокиванием цедил: «Ничего девочка!», при этом глаза его вспыхивали оживлённым, азартным блеском. Несколько дней он порывался отыскать Лину в городе, теребил серую мышку насчёт адреса или телефона, но тщетно: знакомство его подружки-сводницы и Лины следовало бы назвать не знакомством, а случайным, одноразовым пересечением, и серая мышка при всём желании ничем помочь не могла.
