— Да вам-то что за дело до того?
— Меня всегда удивляло, что часть из тех золотых изделий, что я для вас достаю, вы так никогда и не показывали людям. У меня есть подозрение, что вы их перепродаёте.
— Какой вздор! — поморщился Меценат.
— Но я именно в этом вас и подозреваю. Бесценные сокровища, которые должны быть достоянием всего Человечества, попадают неизвестно, в какие руки и неизвестно, где хранятся. Я требую, чтобы вы их показали всем людям, или объяснили мне, куда они делись. Более всего меня интересуют статуэтки одиннадцати эйнских нимф, которые я для вас достал со дна морского, между прочим, рискуя жизнью, потому что туда никто, кроме меня, не может проникнуть. Все попытки сделать то же самое, что и я, кончаются у других людей только трагически: люди гибнут и гибнут. И только я один каким-то чудом остаюсь в живых и остаюсь. И кто знает, как долго это будет продолжаться? Любое моё погружение в эти таинственные воды может для меня стать последним в жизни. Поэтому извольте выполнять мои условия: двенадцать тяжёлых монет и всенепременный показ всех статуэток всем посетителям вашего музея!
Меценат опять застонал.
— Хорошо, — сказал он. — Я согласен. Я вам плачу за вашу статуэтку двенадцать тяжёлых монет. Вы меня убедили. Давайте её сюда. Где она?
— Она не здесь, — сказал Вальтер. — Она у меня дома, спрятана в надёжном месте. И я не согласен на ваше условие. Двенадцать тяжёлых монет — это само собою разумеется. Плюс вы выставляете на всеобщее обозрение все одиннадцать статуэток. И только после этого я прихожу к вам в музей и ставлю рядом с ними двенадцатую.
— Но это совершенно невозможно! Физически невозможно! — вскричал Меценат и закрыл глаза руками, словно бы растирая невидимые слёзы.
— Почему? Вы их всё-таки кому-то перепродали? Кому? В какой стране они теперь находятся?
— Ни в какой! Они здесь!
— Ну, тогда и покажите мне их.
Меценат тихо сказал:
— Я же говорю вам, а вы мне не верите. Это невозможно! Они здесь, но как бы и не здесь.
— Это как же?
Меценат долго молчал, а потом, собравшись с духом, выдавил из себя нечто совершенно невообразимое:
— Они все переплавлены.
Верный своему обычаю никогда и ничему не удивляться, Вальтер и не удивился.
А просто окаменел от изумления.
На его бесстрастном лице не было ничего.
Кроме неподвижности.
— Вы шутите, — тихо и равнодушно сказал он.
— Я вам клянусь всем, что только есть святого на свете — клянусь пустыней и солёными озёрами, что это правда!
