Гибкий хвост зашипел в воздухе еще раз.
На теле вспухла еще одна полоса. Муж, поняв, что Эллин терпит страшные муки не торопился, и дал возможность проораться и выровнять дыхание.
«Как долго я смогу терпеть, — успела подумать Эллин, — или я превращусь как Алисин в кусок мяса, орущий от боли?»
Третий удар чуть было не заставил ее взвыть. Всем телом, вдавливая свою боль в бездушный камень, она рванулась.
Цепи натянулись, давая женщине возможность отключить сознание от собственного страдающего тела и перекинуться на борьбу с оковами. Теперь боль не позволяла расслабиться.
Мартин увидел, как она, прижавшись лицом к камню, пальцами охватила державшие цепи.
«По приказу колодца мне приходится бить собственную жену! — Сознание рыцаря раздваивалось. — Вот это мужество!»
Ему вдруг показалось, что напряженные, широко разведенные бедра женщины, ждали боли, боли, которой он заставит наконец-то покориться колодцу и телом и душой. Память откликнулась эхом: служанка в трактире, рыжая Алисин совсем не так вели себя во время наказания. Хотелось отбросить хлыст и впечатать тело Эллин в камни колодца, наваливаясь всей тяжестью, чувствовать, как она трепещет и задыхается под ним.
Колодец разбудил древние, могучие силы самца, которые настойчиво требовали выхода.
«Так женщина должна всю жизнь служить мужчине душой и телом! — поняла Эллин требования колодца. — Вот только хлыст может сделать жизнь очень-очень короткой!»
Благодарность колодцу, открывающему сокровенную тайну бытия, меркла сейчас перед тем, с каким звуком хлыст ложился на беспомощное тело, отданное на растерзание.
Он видел, как страдает, растянутая на камнях Эллин: крик несчастной колокольным звоном отдавался в его ушах. Только теперь это была не реакция на боль, а крик отчаяния перед неумолимостью следующего удара, крик, жаждущего помилования. Только он один может сейчас решить, куда ляжет хлыст.
Священный колодец молчал, отдав власть Мартину.
«Не щади! — понял Мартин приказ колодца. — Женщина должна искупить первородный грех!»
Эллин почувствовала, как серый камень пил тепло ее тела. Потом тяжелая жгучая боль охватила ноги.
Наконец, крик, рождаясь в глубине измученного разума, поднимается в груди, комком подкатывает к горлу, выталкивая из него изначальный вопль, вой, крик. Давясь криком, глотая ранящие грани. Она стала на одну секунду сплошным комком отчаяния, сгустком пульсирующей боли, охвативший тело раскаленными полосами.
Факел, мерцая, освещал страшную сцену.
