— Не знаю, — ответил он, — вероятно, да. Но я еду в Париж не поэтому. — Сквозь стекло он видел, как Мари понуро бродит между играми и аттракционами, и ему пришло в голову, что он, в сущности, абсолютно свободен — страшной, неприкаянной свободой и сможет, коли придет охота, когда угодно вернуться в Тигревиль. Он заранее знал, что будет часто по нему скучать. У него тоже, можно сказать, вся жизнь была уже позади, и, чтобы посмотреть ей в лицо, нужно обернуться. — Вы говорите, нельзя себя гробить, а я отвечу вам: жизнь слишком жестока, чтобы не бежать от нее в другую, параллельную.
— Но вы, черт возьми, еще молоды!
— Не знаете вы нынешних молодых, — возразил Фуке, — да вы только поглядите на них: они же на голову выше нас с вами. Не то святые, не то бандиты, стерильно чистенькие, правильные и без всяких заскоков. Это называется упорством и целеустремленностью. Такие не пьют. Страшные, беспощадные, ни капли человечности. Мое поколение последнее, в котором еще водятся легкомысленные шалопаи.
Кантен думал примерно так же, и это его радовало. Больше всего ему нравилось в Фуке, что у него как бы не было возраста, его не отнесешь ни к отцам, ни к детям, он ни то, ни другое. Идеальный друг.
— Простите за нескромность, — сказал он. — Ваши родители еще живы?
— Отец умер, — ответил Фуке. — Погиб на войне. А вернее бы сказать: на двух войнах. Он честно воевал, но покалечил себе душу и второй войны не вынес.
Ухватив Фуке за рукав, Кантен потащил его назад, в город. Всю дорогу они шли молча, и только перед самой гостиницей, в саду, Кантен отпустил Фуке и сказал:
— Сегодня утром вы казались довольным и бодрым. Это потому, что решили уехать?
— Нет, это я решил измениться. Но напрасно старался — в Париже все пойдет по-старому.
— Видите нашу вывеску? Возвращайтесь к нам. Сюзанна тоже будет ждать. К тому времени и я вернусь, устроим праздник. Я уверен, что вашу работу можно делать и здесь. Вам будет спокойно. Чего еще вы хотите?
— Хочу быть стариком, — сказал Фуке.
В День Всех Святых — в этом году он пришелся на субботу — «Стелла» переставала быть скромной захолустной мещанской гостиницей, она преображалась. С самого утра со всех концов Европы валом валили посетители, родственники и однополчане павших солдат, намеревавшиеся отправиться в увеселительную прогулку по разбросанным в окрестностях городка военным кладбищам. За двенадцать послевоенных лет многие стали постоянными клиентами. Немцы начали приезжать не очень давно, но теперь появлялись так же регулярно, как остальные. Столовая сияла погонами, кокардами и медалями, а каждая трапеза походила на церемонию подписания мирного договора. Однако, проглотив последний кусок, сотрапезники расходились по разным лагерям и отгораживались друг от друга своими усопшими. Вечером все крепко выпивали, — может быть, отчасти и поэтому Кантен, с благословения Сюзанны, уезжал на это время из дому. Зато появлялось временное подкрепление: в ресторане дополнительно прислуживали двое мрачных парней, те же, которых нанимали на август.
