«Знакомство со всей книгой убеждает в том, что в одном отношении Тарусский осуществил свою поэтическую программу: стихи его отличаются жизненной добротностью красок и слов. Ему абсолютно чужды красноречивость рассуждений, голая политическая декламация и риторика. Поэт идет от жизни, от ее предметного мира, от богатого так! своими подробностями и оттенками. Причем мир объективных и внешних явлений господствует над внутренним миром поэта. Все усилия поэта направлены к тому, чтобы найти и выразить все оттенки в их красках, звуках и запахах. Эпический элемент в стихах Тарусского несомненно сильнее лирического». Попутно отметив влияние Багрицкого, критик все-таки находит отправную точку для претензий, обращаясь за помощью к арсеналу волшебной сказки: «И все-таки, обладая указанными неоспоримыми поэтическими данными, Тарусский не овладел вполне секретом давать подлинную жизнь своему поэтическому слову. Вода, которую он нашел для своих слов-рыб, мертвая, а не живая. Она обладает способностью лишь составлять из разрозненных кусков впечатлений тело, но жизни в него не вселяет»[15].
Другой критик, сохраняя схожую видимость благосклонности («Книга Н. Тарусского … сразу выдвигает автора в ряд немногих молодых поэтов, почувствовавших настоящую лирическую интонацию нашей эпохи»), предостерегает автора от еще более сильного и вредоносного влияния: «Сознание своей роли в строительстве новой жизни вместе с четким реализмом показа этой жизни и составляет вехи “нового пути” Тарусского. На этом пути поэту предстоит еще преодоление многих трудностей, борьба со многими, тормозящими влияниями, прежде всего с влиянием Пастернака, статичность и сложность образной системы которого вместе с характерным эстетическим словарем еще в значительной мере тяготеют над лирикой Тарусского»[16].
В том же году поэта настигло несчастье. Глеб Глинка вспоминал: «В 1935 году у Тарусского обнаружился туберкулез глаз в очень тяжелой форме. С этого времени он совсем отошел от какой бы то ни было литературной общественности, писать уже не мог, диктовал свои стихи жене. Будучи сам медиком, он понимал всю безнадежность своего положения, говорил, что обречен на неминуемую слепоту»[17].
О его жизни во второй половине 1930-х годов я не знаю практически ничего. В архивах сохранилось несколько внутренних издательских рецензий, по которым можно судить о невоплотившихся попытках издать сборники стихов «Гуси летят на север» (в двух томах) и «Ощущение света», книги рассказов «Иран» и «Среди порогов». Общий тон отзывов колебался от недовольного к глумливому, не оставляя шансов на положительный исход обсуждения: «какое евангельское заглавие!», «очень неблагополучно у Тарусского с образом», «наибольшим недостатком является отвлеченность», «непонятно это и чуждо всё, не жизненно, абстрактно», «что ни страница – то тявканье, вой и предсмертный хрип раздираемых на части жертв»
