Я стою у своего же дома,
И я вижу, как в моем окне
Свет горит и силуэт знакомый
Иногда мелькает на стене.
Это я брожу там до рассвета,
Говорю с собою наяву,
Письма жгу и мертвого поэта
На свиданье страшное зову.
Темнота на улице безлунной,
Лишь одно окно слепит и жжет,
И на нем решеткою чугунной
Стынет рамы черный переплет.
Я давно уж сам себя покинул,
Через свой порог перешагнул,
Я давно уже из сердца вынул
Ржавой жизни жесткую иглу.
Но остался жить на этом свете
Меж бессонниц, призраков и книг,
За меня перед людьми в ответе,
И чужой и близкий мне двойник.
Он тоскует. Он напрасно множит
Обреченные уже пути.
Он ломает руки и не может
Ни остаться в мире, ни уйти.
И не знает он, что близко где-то
Я стою сейчас на мостовой,
Богом и прощенный и согретый,
Навсегда свободный и живой.
Чем теперь могу ему помочь я?
Забрести лишь разве на огонь,
Да на лоб горячий злою ночью
Положить прохладную ладонь?
Но меня всегда невольно тянет,
Как преступника в забитый дом,
Подглядеть, когда ж он перестанет
И бродить и плакать за окном.
Может, он уж раздобыл в дорогу
Непахучий белый порошок
И, тая смертельную тревогу,
Делает мучительный глоток?
Подожду я, улицу померю,
А когда затеплится рассвет,
Постучусь я у знакомой двери
И узнаю, жив я или нет?
Если нет - не надо будет боле
Ни следить, ни слушать, ни жалеть,
И уйду я свежим ветром в поле -
Золотой пшеницей шелестеть...
1947
