— Был бы помоложе, приударил! — продолжал балагурить человек в бушлате.
— Он тебе приударит, — слегка порозовев и показывая на Федора Андреевича, засмеялась Полина. — Муж вон сидит!
Мужчина оглянулся, добродушно посмотрел на Корнеева.
— А я такое говорю, что и мужу слушать приятно. Верно, товарищ?
Федор Андреевич молчал.
Человек заметно смутился:
— Ничего плохого я не сказал, пошутил, и все.
Буфетчица отошла, ее муж, в офицерской шинели и фуражке, сидел молча.
— Подумаешь, гордый какой! — рассердился человек в бушлате. — Слово ему сказать трудно! Немой ты, что ли?
Корнеев кивнул.
— Что? — ошеломленно переспросил человек и, увидев, как побледнело лицо буфетчицы, кажется, готовой вцепиться в него, густо побагровел.
— Прости, товарищ! Не знал. Фронтовик?
Корнеев снова кивнул.
Посетитель крякнул, удрученно посмотрел на Корнеева.
— Видал, как ненароком обидеть можно своего же брата! У меня, знаешь, у самого живого места нет, весь побит. Вот! — Он вытянул левую руку. Пальцев на руке не было, раздавленный лиловый шрам начинался с запястья и скрывался под коротким рукавом бушлата.
Перекинув авоську, человек протянул Корнееву правую, здоровую, руку, дрогнувшим голосом сказал:
— На, браток, пять и не обижайся!
Федор Андреевич поднялся, крепко пожал широкую ладонь фронтовика.
Сутулясь, громко стуча тяжелыми солдатскими сапогами, тот вышел.
Полина сердито убирала посуду, бутылки. «Чего она сердится?» — с удивлением думал Федор Андреевич, пытаясь поймать ускользающий взгляд жены. У самого Корнеева вся только что разыгравшаяся сцена оставила лишь немного грустное чувство.
После приезда Корнеева прошло уже пять дней, но каждое утро, пробуждаясь, он с изумлением обнаруживал, что под ним не госпитальная койка, а мягкая постель. Ох, и здорово же это!
Трофейные наручные часы с черным циферблатом показывали без двадцати восемь. Полина спала, подсунув руку под щеку; волосы с виска скатились на лицо. Почувствовав взгляд мужа, она сонно улыбнулась сквозь золотистую, пронизанную солнцем россыпь волос и снова закрыла глаза. Федор Андреевич поправил сбившееся одеяло, отошел. Пусть поспит, сегодня у нее выходной.
Погода установилась теплая, ясная; лето, говорят, замучило здесь дождями, пасмурным выдался и сентябрь, и теперь, словно возмещая, осень досылала земле свое нежаркое, недоданное за лето солнце.
Шла пора заготовок. В сараях гремела по днищам ведер перебираемая картошка, зеленели оброненные капустные листья, едва уловимый аромат исходил от аккуратно уложенных, поленниц. Удивительно, что раньше Корнеев не обращал внимания на такие мелочи, просто не замечал их; ныне самые обыденные проявления жизни приобретали в его глазах особый смысл и значимость.
