Когда перед ним впервые предстало крупным планом это одно, нужное, Шурик «подивился, как затейливо всё устроено: в слабом свете настольной лампы, отвернутой к стене, на него смотрели красные лепестки выпуклого цветка...».
Конечно, только женщина могла так «это нужное» описать – никакой мужчина, каким бы изощренным Виктором Ерофеевым он себе ни казался, не решился бы написать такое. И никакой мужчина не догадался бы, чего и как хочет от него женщина:
«... именно в этот момент он понял, чего от него ждут. И ещё он понял, что она в смятении и про¬сит у него помощи. Она была так красива, и женственна, и взросла, и умна. И хочет от него так немного... Да ради Бога! О чем тут говорить? «Господи, как всех женщин жал¬ко, — мелькнуло у Шурика. —- Всех...».
Это был первый шаг Шурика от простого наслаждения к выполнению нравственной миссии. Дальше уже пошло легче:
«...они гладили друг друга — утешитель¬но — по лицу, по шее, по груди, они просто шалели от жалости ...они лежали, тесно прижавшись, и лишь тонкий сатин чёрных трусов был единственной преградой, а в пальцах её уже был зажат предмет любви и жалости...
Шурик теперь лежал на спине, еле дыша. Он знал, что долго ему не продержаться, и он держался до тех пор, по-ка ...не брызнул в чёрный сатин полным зарядом мужской жалости».
Нет, не похоть и не тщеславие навязывают Шурику его непрерывные амурные похождения, его приводит в действие чувство более властное - жалость, одна только жалость!
«Чувство горячей жалости, ...просто облило Шурика. У него даже в глазах защипало. А от жалости ко всему этому бедному, женскому, у него у самого внутри что-то твердело. Он давно уже догадывался, что это и есть главное чувство мужчины к женщине — жалость».
И, чтобы доказать нам, как нуждаются женщины в таком искренне их Шурике, Улицкая не скупится на откровенные исповеди, срывающие лицемерные маски с привычного лика женского целомудрия:
«...она поднималась по ступеням всё выше и выше, и Шурик догадывался по её лицу, что она отлетает от него всё дальше, и ему за ней не угнаться. Он догадался также, что его простые и незатейливые движения вызывают внутри сложноустроенного пространства разно¬образные ответы, что-то пульсировало, открывалось и закрывалось, изливалось и снова высыхало. Она замирала, прижимала его к себе и снова отпускала, и он подчинялся её ритму всё точнее, и сбился со счету, считая её взлеты».
Господи, как они в нем нуждались, эти бедные, бедные женщины «заплаканные, не¬счастливые, даже, пожалуй, несчастные, все сплошь несчастные... С их бедными безутешными раковинами...»! Он просто обязан был всех их утешить и спасти!
