— В молодости мы были любовниками, — сказал он, и если только в голосе человека, которого вот-вот покинет жизнь, могут прозвучать триумф и гордость, то Громов говорил именно так. — Это было двадцать лет назад. Пока она не бросила меня. По недоразумению. А потом жизнь снова свела нас. Я всегда был однолюбом.
Я посмотрел на окровавленную фигуру на кровати и вынул руки из карманов.
— Если верить Йоханне, вы можете быть кем угодно, только не однолюбом, — возразил я.
Он вздохнул, и это прозвучало как трение металла по металлу.
— Мне хотелось, чтобы она ревновала меня. Чтобы почувствовала те же терзания ревности, что и я.
Я покачал головой, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Ему оставалось дышать не больше нескольких минут. Но я видел все то же грубое превосходство в его взгляде. Было непонятно, откуда он только берет для этого силы.
— Тогда она узнала бы, каково это чувствовать, — проговорил он до того нормальным голосом, что я чуть было не подпрыгнул.
— Где телефон Йоханны? — спросил я.
— Йоханна все еще любит меня. Знаете, как я узнал это?
— Перестаньте нести чушь. — Я попытался повысить голос. — Мне нужен ее телефон.
Громов снова попытался вдохнуть воздух, потом вдруг захлебнулся, и его глаза закрылись. Когда ему все-таки удалось вдохнуть, он снова посмотрел на меня победителем.
— Я кое-что знаю.
Я не отвечал.
— Когда Йоханна оказалась в беде, она не захотела звонить вам.
Я смотрел на него и одновременно страстно желал, чтобы он умер и чтобы выжил.
— Вы лжете, — сказал я и подумал, не услышал ли он в моем голосе неуверенность?
— Зачем мне лгать? — заговорил Громов, снова собравшись с силами. — Посмотрите на меня. Я говорю вам то, что было на самом деле.
— Если бы Йоханна могла, она позвонила бы мне.
— У нее была возможность вам позвонить, — прохрипел он.
В этот момент его грудь перестала вздыматься. Фотограф тоже заметил это и постарался говорить быстрее. Но ему удалось сказать немного:
— Но она не позвонила.
Неожиданно на его лице появилось выражение удивления, он несколько раз открыл и снова закрыл рот. Голова чуть приподнялась над подушкой, но тут же упала обратно. Глаза застыли, уставившись в потолок.
Удушливая влажность, запах разложения, исходивший от мертвого тела Громова, мои собственные гнетущие, давящие грудь мысли — все это просто не помещалось на этом крохотном пятачке. Его последние слова как будто отдавались эхом от стен и звучали еще убийственнее, чем в тот момент, когда слетели с его уст. Прежде чем уйти, я огляделся вокруг, быстро проверил ящики стола и шкафы в поисках телефона, но так и не смог его отыскать. Уже в дверях я снова оглянулся. Громов лежал без движения в темной луже, похожий на большую сломанную куклу. Я не знал, что говорить и что думать, и, выключив свет, побрел вниз по лестнице.
