Штаб бригады остановился на лесной опушке, за густыми зарослями орешника. Туда и привел на допрос Тарновского Бокарев.
Кроме Куневича под вывороченной елью, кутаясь в плащ-палатки, сидели комиссар Бабенко, начальник штаба Капустин и начальник особого отдела бригады Ковалев.
Руки у Тарновского были связаны, лицо бледное. Куневич приказал развязать его, предложил сесть.
Тарновский вздохнул, размял затекшие руки и тяжело опустился на жухлую траву.
- Расскажите, что произошло.
- А что рассказывать? - сдавленным голосом произнес Тарновский. - Шел с медсестрой Катей. Потом она оставила меня, пошла искать лошадь. Я уже не мог идти, никаких сил... Ноги как ватные, и голова кружится, кружится... Я лег, ударился головой о какой-то сук, потерял сознание. Очнулся - в руке фонарик немецкий, и Бокарев... Он меня, видно, ногой ударил, потому что я снова куда-то провалился. Вот и все. Связали, потащили...
- Выходит, что вы даже не имеете представления о том, что случилось?
- Никакого. - Тарновский покачал головой.
- Можно мне задать вопрос, Семен Сергеевич? - спросил комиссар.
Комбриг кивнул.
- Что вы скажете, Тарновский, относительно дошедших до нас сведений о том, что возле Бобруйска захоронены все три члена экипажа самолета "ПО-2"?
"Это уж прямо в лоб", - подумал комбриг и взглянул на Бабенко. Комиссар сидел нахмурившись, круто сдвинув брови.
- Ничего. Могу еще раз заявить, что третий член экипажа - перед вами.
- Бокарев, - сказал комбриг, - тебе слово.
- Мне, товарищ комбриг, эта "рама" все время покоя не давала. Больно уж назойливо зудела, словно сигнала ждала. А потом из-под елки свет блеснул. Вы ведь знаете: в походе курить запретили, а тут... Ну, я туда. А он лежит, гад, и фонариком в небо светит. А самолет прямо над нами: вз-з-з-з... вз-з-з-з... Усек!
- Это ваш фонарь? - Комбриг вытащил из сумки немецкий фонарь-трехцветку.
- Нет, - растерянно произнес Тарновский. - У меня никогда не было такого. Все, что я имел, у меня забрали при обыске. Откуда я мог бы взять фонарик?
- Мог бы, - жестко сказал Бокарев. - Черт тебя знает, где, но немцам ты сигнал подал. Теперь они нас под Залесьем встретят - будь здоров!
- Я ничего не знаю, - покачал головой Тарновский. - Вы можете меня расстрелять, но я больше ничего не знаю. Это какая-то провокация.
Бледное лицо его покрылось испариной, он задыхался.
- Дайте воды, - сказал Куневич, - ему плохо.
Бокарев плеснул из своей фляги воды в кружку и подал Тарновскому. Тот выпил несколько глотков.
