Потом мы долго сидели на крыльце её хаты. Целовались в сполохах молний. И Татьяна, разгорячённая и растрёпанная, всё не давалась мне, боролась со мной, любящая и страстная…
А потом гроза ударила о землю рясными слезами неба…
И Татьяна в тёмных сенях, горячо дыша мне в лицо, сказала:
— Ты же не говори никому.
Мы часто ходили с ней в каменный карьер за посёлком, и я любовался её покорной красотой, залитой морем серебристого сияния небес…
Мне было странно и диковато-сладко оттого, что она, такой же человек, как и я, но вот я могу повести её куда захочу и делать с ней что захочу.
Моя работа в шахте лишала меня возможности помогать матери, как я хотел бы, и я решил продолжать учиться в сельскохозяйственной школе.
Я сказал об этом Татьяне. Она грустно посмотрела на меня:
— Тогда я тебя потеряю.
Когда я гулял с Дусей по центральной улице Лисиче-го, за нами всегда ходили стайки девчат, и за спиной я слышал их комплименты в мой адрес:
— Хорошенький!..
— Хорошенький!..
И мне приятно было это слышать. А то ещё у нас на «чугунке», около завода, где мы прогуливались по путям, валахские девчата от души хлестали меня верболозом в вербную неделю.
Так они выражали свою симпатию ко мне. Словом, я был ничего себе хлопец. И даже сестра Зоя говорила, что я красивый.
И вот, когда я гулял в садике кинотеатра, возле шахты «Дагмара» в Лисичем, парнишка передал мне записку, в которой было написано, что со мной хочет познакомиться одна девушка.
Я посмотрел, куда показал мне парнишка. Навстречу мне шла пышная смуглянка, настоящая библейская красавица.
Мы познакомились.
Её звали Юлия.
После кино я проводил её домой.
Было уже поздно. Пошёл дождь. И мы остановились под козырьком базарной будки.
Я стал её целовать.
А она как-то чудно раскрывала губы, так что вместо поцелуя получался лишь свист, и я целовал её дыхание…
Я рассердился и оставил её одну.
После каникул в каменскую школу пришло пространное письмо от Юлии, в котором она писала, что «Ваш поцелуй прожёг меня насквозь…», «хоть бы гром неба разразил мою душу…».
Я думал: и какой уж там поцелуй, и как он её мог прожечь насквозь, когда его и не было, а только пустой свист…
Мне было неприятно, что Юля написала письмо со стихами Бальмонта и Северянина на бланках своего отца, который служил управляющим на угольных складах.
И снова Лисиче…
На улице Камни по вечерам гуляла молодёжь, гулял и я.
В толпе я увидел Юлю. Она была в белом, как вишнёвый сад, платье и шла с подругой.
