Наступает апрельское утро, весна шествует по дюнам, но океан все еще цепляется за полы зимы. День за днем солнце щедро разливает свое великолепие по водной равнине — этакое властное хозяйничанье ослепительного света, — но зеркало Атлантики не спешит упиваться его теплом. Случайное облако, закрывшее солнце, набежавшая тень — и в то же мгновение океан возвращается обратно в февраль. Однако никакая тень не в состоянии проделать то же самое в дюнах. Под лучами апрельского солнца бугры и склоны этой великой стены окрашиваются в странные тона, приятные для глаза. Тона эти изменчивы и тонки, как отражения в водоеме. Господствует бледно-оливковый оттенок, который скорее похож на цветовой призрак, часто видимый на холмах Прованса, рождающийся от смешения бледности песка, белизны прошлогодней травы и смело пробивающейся зелени молодых стеблей.
Птицы открытого океана: лысухи или турпаны, морские утки, нырки, гаги и свиязи, гагарки и их сородичи — практически покинули Кейп-Код, вернувшись на северные гнездовья. Им принадлежат озера Манитобы, всхолмленные ледники Гренландии, тусклые травы тундры. Весенний перелет на Кейп-Коде не насыщает пространство и время пернатыми, как это бывает в период осенних перелетов. Под настоятельным воздействием собственных инстинктов, следуя повелениям природы, птицы обрели озабоченный вид; групповые перелеты совершаются по ночам значительно чаще по сравнению с тем временем, когда птицы направлялись на юг.
Первыми прибрежными птицами, остановившимися здесь по пути на север, были «кольцешейки» — полуперепончатые песочники Charadrius semipalmatus. Если осенью я провожал последними неудачников — отставших птиц, то на этот раз пионерами-одиночками оказались искатели приключений. Второго апреля я заметил одинокого песочника, удравшего от меня бегом по верхнему пляжу. Пятого я встретился с другим авантюристом. Восьмого обнаружил стайку из дюжины птичек. С той поры я вспугивал их несколько раз, невольно заставляя кружить над бурунами с жалобными, мелодичными криками. Голос этих птиц сильно напоминает пение свистящей ржанки Charadrius melodus, однако не обладает таким же чистым, словно у флейты, тоном, присущим этой пташке.
Начиная с пятого апреля небольшая группа олушей Maris bassana принялась за рыбную ловлю мористее «Полубака». Олуши давно уже стали моими любимцами. Слово «белые», применимое к цвету их оперения, допускает множество тонких оттенков: одни птицы — желтовато-белые, некоторые — с примесью цвета слоновой кости, иные выделяются розоватой белизной. И все же, на мой взгляд, олуши отличаются самой безупречной белизной, какая только может существовать в природе. Кроме того, кончики их крыльев черны сверх всякой меры. Птица очень велика: орнитологи приписывают ей длину от тридцати до сорока дюймов. Олуши способны использовать крылья как пару складных стабилизаторов. Когда океан и небо покрыты полуденной синевой, зрелище этих птиц, занятых нырянием, очаровательно в проявлении жизни и игры цветов. Ударяясь о поверхность воды, они поднимают в воздух стройные фонтаны. Птицы, ныряющие напротив «Полубака», парят на высоте сорока — пятидесяти футов над морем, высматривая рыбу на отмели бара. Завидев добычу, они пикируют на нее, словно подоблачные молнии. Соприкосновение каждого тела с водой поднимает фонтанчик. Когда рыба изобилует на баре, эти живые грузила ныряют непрерывно, поднимаясь вверх и падая снова. Вся водная поверхность бара усеивается тогда стрелками брызг. Подобно кольцешейкам, олуши находятся в пути на север, к своим гнездовьям.
