Хотя стояла осень, двор все еще наслаждался соколиной и псовой охотой и танцами. В Стирлинг устремились музыканты и живописцы, и Мария, ненадолго освободившаяся от династических обязанностей, извлекала удовольствие из своего положения молодой вдовы. Ей было двадцать восемь лет, и она была привлекательна, так что простейшим способом обеспечить верность своей вечно ссорящейся знати была брачная игра. Аррана можно было подкупить деньгами и властью, но благосклонность Леннокса приобреталась взмахом ресниц. Леннокс обладал европейским лоском, он служил лейтенантом Шотландской гвардии — отряда наемников-аристократов, являвшихся личной охраной французского короля. Он был утонченным и легко соблазнял придворных дам изысканными манерами.
Подобный флирт с одним мужчиной мог оказаться опасным, если только его не уравновесить флиртом с другим, и Мария нашла отличный противовес в лице Патрика Хёпберна, графа Босуэлла. Его уже изгоняли из страны за надменное самоуправство; он, хотя и несправедливо, считался королевским бастардом — и не сделал ничего, чтобы пресечь распространение подобных слухов. Наследственный лорд-адмирал, Босуэлл имел право на долю дохода от продажи всех кораблей, потерпевших крушение у берегов Шотландии, что давало ему регулярный и надежный источник дохода. Он владел крепостью Крайтон близ Эдинбурга и мрачным замком Хэрмитедж в Пограничном крае. Этот замок он держал от имени короля, но оттуда мог как угрожать любой английской армии, так и оказать ей благосклонный прием, потакая собственному капризу. Поведение Босуэлла было типичным для рыцарей XII века, когда насилие становилось решением всех проблем. Он был женат, но как только понял, что вскоре может стать отчимом королевы, быстро получил разрешение аннулировать брак.
Леннокс и Босуэлл соперничали друг с другом в том, «чья одежда более роскошна», и «в присутствии королевы порой танцевали, порой стреляли по мишеням или же пели, участвовали в турнирах и скачках и прочих рыцарских забавах, которые могли понравиться ей». Их ухаживание было выдержано в стиле, восхищавшем 400 лет назад Элеонору Аквитанскую и ее Суд Любви[11]. Хронист Линдси из Пискотти говорил, что двор Марии де Гиз «был подобен Венере и Купидону в начале мая».
Главным центром притяжения двора была, несомненно, вдовствующая королева, а его самой большой драгоценностью — юная королева Мария. Мария де Гиз требовала, чтобы девочке оказывали подобающее ее сану почтение, и, когда ей разрешали смотреть на придворных, танцующих гальярду и павану, дамы и кавалеры низко кланялись ей, прежде чем начать танец. Когда вечно бдительная Дженет Синклер решала, что Марию пора укладывать спать, лорд-камергер провозглашал: «Королева удаляется!» Танец прерывался, и весь двор преклонял колени. Мария вряд ли видела вооруженных стражников, всегда следовавших за ней на небольшом расстоянии, но она должна была чувствовать внимание, которое ей оказывали те счастливчики-придворные, которым дозволялось к ней приближаться. Суровые вояки типа Босуэлла хвастались потом, что юная королева им улыбнулась, и они снимали шляпы, приветствуя ее, когда она смотрела на кавалькады охотников, выезжавших из замка, с охотничьими птицами на руке. Однако жизнь Марии была слишком драгоценной, чтобы юной королеве могли позволить присоединиться к ним за стенами замка. Мир ее детства был полон музыки, звучавшей на регулярно устраивавшихся балах или еще чаще в Королевской капелле, где мессу сопровождала музыка Роберта Карвера и Роберта Джонсона
