— Сядемте, — сказала Леночка. — Ну, слушайте: «Кончен, кончен дальней путь, вижу край родимый». — Она долго читала стихи. Молотов не ее слушал, а другую песню, которая совершалась в природе.
— Хорошо? — спросила Леночка.
— Очень хорошо, — отвечал Молотов.
Леночка смолкла.
«Нет, вот что хорошо, — думал Молотов, — сидеть в такое время в беседке, оплетенной хмелем, да еще хорошо, когда тут же сидит какая-нибудь девушка: все одно, любит она вас или не любит, лишь бы кротко было выражение лица ее, лишь бы она не хохотала в это время и не сантиментальничала, а сидела бы молча и смирно».
Лицо Леночки было именно кроткое и спокойное. Она угомонилась и сидела теперь сложа руки, не шевелясь, забыла «стихи» и «ученость». Закутавшись в мантилью, она уселась так удобно и ловко, что ей жаль было потерять положение головы, рук, стана, пошевелить ногою, — приютилась, как котенок на солнце, как дитя, которое, положив головку на руку, долго о чем-то задумается.
. . . . .
Но вот в душе ее непременно промелькнуло что-нибудь…
Лоб ее наморщился, черные брови сошлись вместе, глаза посмотрели как-то нехорошо, и малиновые, как вишни, губки сжались, хорошенькое личико сделалось совсем нехорошо. Она отбросила мантилью, ее локтя сверкнули на солнце, и раскрылась красивая шейка.
— Пойдемте, Егор Иваныч, на реку.
— Пойдемте, — согласился Молотов, неохотно оставляя диван.
Они отправились на реку. Пришли.
— Нет, здесь страшно, всякий год тонут; пойдемте вон туда, на горку.
Пришли на горку.
— Нет, опять пойдемте в сад; я устала.
«Что это с нею?» — подумал Молотов.
Когда они пришли и уселись под хмелем, Леночка совсем переменилась: скучная такая, усталая, а в хорошенькие черненькие, как угольки, глазки, опущенные вниз, просто не смотрел бы: так там нехорошо, точно зависть оттуда выглядывает. Брови еще ближе сошлись; нижняя губка выдвинулась вперед. Смотрит Егор Иваныч и недоумевает. Вздохнула Леночка так глубоко, так серьезно. «Боже мои, что же это с нею?.. Ай, как она постарела!» — Молотову стало жаль Леночки.
— Что за перемена с вами, Елена Ильинишна? — спросил он.
— Никакой перемены нет, — отвечала она.
— Бы такая печальная, — говорил Молотов с участием.
— Скучно мне.
— Чего же вам скучно?
— Не знаю, — ответила Леночка.
У ней стали навертываться слезы.
Егор Иваныч не знал, что делать. Ему неловко было видеть девушкины слезы, как-то совестно. Он боялся оскорбить ее нескромными вопросами.
— Отчего же? — спросил он с замешательством.
