— Раньше-то сходства больше было, — сказал он, осторожно укладывая рисунок в бумажник.
— Что же было потом с этим художником?
— Сейчас доскажу. — Иван Прохорович положил бумажник в карман, заколол его булавкой и продолжал:
— Потом он решил попробовать работать кистью. Не знаю, кто и откуда достал ему краски и кисти. Принесли большой лист картона и закрепили его на парте. Чтобы художник мог отличать краски, на тюбиках напильником сделали зарубки. Ну, и в помощниках и советчиках тоже нехватки не замечалось — все, кто мог вставать, помогали чем могли.
С красками дело шло хуже, чем с мелом и карандашом. Бывало, бьется-бьется, а потом возьмет и все замажет. Ляжет ничком на койку и пролежит целый день. А на другой день опять принимается за работу. Работал много, часов, наверное, по десять, даже почернел с лица. Еще и кормежка-то в то время была неважная.
Когда я выписывался из госпиталя, картина была еще не закончена. Что с ней стало потом, я не знаю. Ничего не слышал больше и об этом художнике, сколько потом ни расспрашивал о нем. Вот такая история…
* * *
— Все-таки жизнь гораздо богаче и интереснее, чем мы о ней пишем, — сказала Юля, когда они вышли на улицу.
Николай промолчал. Он все еще был под впечатлением рассказа Ивана Прохоровича и не хотел сейчас ни о чем говорить. Видимо, Юля поняла это и тоже замолчала. Так, молча, они вышли на набережную. Холодный осенний ветер бросил им в лицо мелкие брызги. Юля поежилась и плотнее прижалась к руке Николая. Он повернулся, заслонил ее от ветра, осторожно взял в ладони ее лицо. Ветер раскачивал висевший над ними фонарь, и на лице Юли тоже раскачивались тени.
— Я не люблю, когда ты на меня смотришь, — тихо сказала она.
— Почему?
— Мне кажется, ты в это время слишком критически изучаешь мое лицо.
— А я думал, тебе это приятно. Ты очень красивая. Я иногда даже боюсь твоей красоты.
— Почему?
— Слишком многие на тебя смотрят. А я хочу, чтобы это было только мое.
— Может быть, мне носить чадру?
— Не возражаю.
— На тебя ведь тоже смотрят.
— Я — другое дело. Я некрасивый. А знаешь, мне иногда хочется быть красивым. Как вот этот герой-любовник, что спорил с Тим Тимычем.
— Лавровский? Какой же он красавец? У него отталкивающе слащавое, женское лицо. И тонкие губы. Лицо мужчины должно быть мужественным.
— Спасибо. От имени всех некрасивых мужчин.
— Я — серьезно.
— Ты у меня очень серьезная. — Он потянулся к ее губам.
— Не надо, — сказала она и мягко отстранилась.
