С Юлей он решил держаться так, как будто ничего не произошло. Вернувшись из командировки, первым делом зашел к ней в отдел, рассказал о поездке. Потом вместе пошли обедать. Подсевшие к ним за столик три молодых и кокетливых лейтенанта хотя и раздражали его своей болтовней, но и хорошо выручали: ему самому можно было молчать. Он догадался, что Юля уже знакома с ними, что это знакомство ничем ему не угрожает. И все же в нем шевельнулась ревность, и он даже обрадовался этому чувству. «Все-гаки она мне далеко не безразлична». Все эти дни, находясь в командировке, он постоянно думал о ней, тосковал без нее, она даже снилась ему. Но он не был убежден в том, что это и есть любовь. О любви у него было свое представление, как о чем-то непременно всепоглощающем и ошеломляющем. Должно быть, это представление сложилось из книг, может быть, даже из одной, в свое время наиболее запомнившейся. Он не знал, что любовь приходит к людям по-разному: на одних обрушивается, как обвал, к другим входит спокойно и осознанно. Он не подозревал, что придуманная солдатом Коломийцевым формула «когда нравится плюс уважение» — может быть справедливой.
После работы он забежал домой, переоделся и пошел в универмаг. Долго толкался у прилавков, не зная, что купить. Наконец выбрал большого плюшевого медведя. Николай от кого-то слышал или где-то вычитал, что все актрисы любят игрушки. На случай, если слух не подтвердится, купил еще коробку конфет.
Когда он пришел к Чубаровой, все уже сидели за столом. Здесь было шесть актеров и две актрисы. Николай всех их помнил в лицо, но по фамилиям знал только двоих. Из «посторонних» были Юля, Тим Тимыч с женой и пожилой мужчина — как выяснилось позже, дальний родственник Люси, рабочий судоремонтных мастерских Иван Прохорович.
Люся усадила Николая рядом с собой, кто-то предложил за опоздание налить ему штрафную, и Тим Тимыч налил чуть не полный фужер коньяку. Николай пытался отказаться, но все стали настаивать, и он выпил «за здоровье и процветание новорожденной». Сразу же почувствовал, что хмелеет, и навалился на закуски.
А за столом продолжался разговор, видимо начатый еще до его прихода.
— Искусство само по себе предполагает некоторый элемент условности, — поучительно говорил молодой актер, играющий обычно героев-любовников. — И в разных видах искусства степень условности различна. На театре это менее заметно, в музыке — более.
— Но мы говорим не об условности искусства, а о его предмете, — возразил Тим Тимыч. — А предметом исследования искусства всегда был и остается человек, его характер, его отношение к окружающему. В этом суть. Абстрактное же искусство, как вы его понимаете, — чушь и шарлатанство.
